И тогда машина остановилась. Это был зеленый «Форд-Меркьюри» 1948 года выпуска с шинами в белых ободках. Никто из детей ее никогда не забудет. Открылась дверца со стороны водителя, вышел мужчина. И когда он повернулся, дети увидели, что это их отец, он их нашел.

Они побежали к нему, а он к ним – сквозь дым, жар и пламя. Когда они встретились, Дорриго подхватил Стюви и одним махом усадил его к себе на бедро. Широко раскрыл свободную руку, обхватил ею голову Эллы и крепко прижал ее лицо к своему. Он прижал ее к себе, а девочки прижимались к ним обоим, словно корни переплелись, удерживая гнилое дерево. Миг всего и длилось, пока он не отпустил жену, и они все вместе бросились к машине. Но тогда, на глазах детей, их отец выказал любви к их матери больше, чем за всю жизнь.

Рассудив, что теперь больше вероятности спастись – это углубиться в лес, который частью успел выгореть, чем если пробиваться сквозь огонь, который уже валом катил на Хобарт, Дорриго повел машину в ту сторону, откуда бежала его семья. Кое-какие из домов и лес уцелели, но там, где жила старуха, не пожелавшая поделиться своей добротной мальчиковой одеждой с кем-то другим, теперь не было ничего, кроме дымящегося кровельного железа, пепла и голой печной трубы. Там, где миссис Макхью топором рубила в щепки забор, спасая дом, трудно было разобрать в густом дыму, где были и тот и другой.

Они с удивлением наблюдали, как едут в непонятной ночи. Стоило повернуть за угол, как черное небо сменила громадная красная стена огня, наверное, в полумиле от них, языки пламени взлетали высоко над головой. Это был новый пожар, ревевший с другой стороны, казалось, он вобрал в себя несколько пожаров поменьше, обратив их в единую преисподнюю. Рев его заглушал все. Секунду-другую они завороженно смотрели на пламя, катя на машине дальше. Слова Эллы стряхнули колдовство.

– Это передний край огня, – сказала она.

Дорриго тормознул, рывком перевел «Форд-Меркьюри» на задний ход, развернулся, врубил на первую и поехал обратно по дороге туда, откуда они только что приехали. Он мчался как угорелый мимо упавших проводов, пылающих остатков машины. Всего через несколько минут, впрочем, передний край огня нагнал их, и теперь Дорриго вел машину между стен огня с обеих сторон, объезжая горящие ветви, валявшиеся повсюду, между взрывающихся домов, чередуя медленные осторожные маневры с резкими рывками на полной скорости, когда выпадал чистый кусок дороги, и снова, когда возникала необходимость, петлял и притормаживал. Огненный шар размером с троллейбус, голубой, точно газовое пламя, как по волшебству, появился на дороге и покатил на них. Пока «Форд-Меркьюри» юлил, объезжал его и потом вновь возвращался на прямой путь, Дорриго понял, что у него один выход: не обращать внимания на горящие обломки, палки, ветки, колья, которые появлялись из дыма и летели на них, иногда ударяя по машине и отскакивая от нее. Он рычал, без конца дергая ручку переключения скоростей, резко поворачивая большой руль то влево, то вправо, шины с белыми ободками визжали на пузырящемся черном дорожном покрытии, визг их лишь изредка можно было расслышать в какофонии ревущего огня, пронзительных завываний ветра, жуткого, похожего на пулеметный, треска взрывающихся над головой веток.

Они преодолели подъем и тут же увидели, как громадное горящее дерево падает поперек дороги в сотне ярдов перед ними. Пламя высокими языками побежало по всему стволу, когда тот подпрыгнул, ударившись о землю, горящая крона рухнула на аккуратный дворик перед домом, превратившись в громадный костер, который мгновенно слился с пожаром, охватившим дом. Упершись коленом в дверцу, Дорриго что было сил давил на педаль тормоза. «Форд-Меркьюри» всеми четырьмя колесами пошел юзом, дергаясь в стороны и скользя прямо на дерево, машина развернулась и встала в нескольких шагах от пылающего ствола.

Никто не проронил ни слова.

Руки на руле взмокли от пота, тяжело дыша, Дорриго Эванс прикинул их шансы. Они были плохими. Дорога дальше в обе стороны теперь была совершенно отрезана: горящим деревом перед ними и линией огня позади. Он обтер руки поочередно о рубашку и брюки. Они в ловушке. Обернувшись, взглянул на сидящих на заднем сиденье детей. Почувствовал дурноту. Они держались друг за дружку, глаза казались белыми и большими на их перепачканных сажей личиках.

– Держитесь, – сказал он.

Немного сдал назад в сторону линии огня, затем рванул вперед. Скорости хватило, чтобы разнести штакетник вокруг дворика, куда грохнулась крона горящего дерева. Они понеслись прямо на костер. Крича во все горло: «Всем вниз!» – в два рывка перевел двигатель на первую скорость, отпустил сцепление и вдавил педаль газа в пол.

«В атаку на ветряную мельницу!»

V-образный восьмицилиндровый двигатель взревел, клапана застучали, и машина врезалась в горящий куст там, где он был ближе всего к дому, где полыхало сильнее всего, зато, надеялся Дорриго, и ветки окажутся самые тонкие. На мгновение не стало ничего, кроме огня и шума. Двигатель упреждающе дико завывал, жар до того рассвирепел, что, казалось, проникал сквозь стекло и сталь, затрудняя дыхание, все сделалось занудно красным, слышался треск пламени, лопающихся веток, скрежет и стон металла, когда корежились и гнулись панели, вой колес то теряющих, то опять обретающих спасительную силу трения. Заднее окно со стороны водителя лопнуло. Искры, угольки и несколько горящих палочек влетели в салон, Элла и дети закричали, дети старались забиться в самый дальний угол заднего сиденья. На ужасающие пару секунд машина замедлила ход, едва совсем не встала, когда что-то зацепилось снизу за ось. А потом – так же быстро – костер оказался позади, и они, набирая скорость, понеслись на еще один забор из штакетника, который Дорриго тоже разнес в мгновенной вспышке разлетевшихся деревяшек. Ветровое стекло превратилось в белое облако из осколков, он крикнул Элле, чтобы вышибла стекло, и когда оно вылетело, они увидели, что опять выехали на дорогу, уже за упавшим деревом, и движутся к Хобарту. Он правил одной рукой, а другой, наклоняясь, хватал горящие палки с заднего сиденья (он всегда так заботливо берег свои руки хирурга) и вышвыривал их в разбитое окно.

Пока «Форд-Меркьюри» 1948 года выпуска, зеленая краска которого почернела и пошла пузырями, скрипя и скрежеща, катил вниз по охваченной пожаром горе, Элла смотрела сбоку на Дорриго, чьи пальцы на левой руке уже вздулись пузырьками и обгорели настолько, что позже ему потребуются пересадки кожи. «Ну что за непостижимый человек, – думала она, – сплошная загадка». И поняла, что ничего не знала о нем, что супружеству их пришел конец до того, как это началось, и что ни ей, ни ему не по силам что-либо в этом изменить. Уже всего на трех колесах и на одном отваливающемся ободе «Форд-Меркьюри» одолел долгий поворот, и наконец сквозь дым они разглядели перед собой убежище в виде полицейского блокпоста.

– Думаю, это был последний раз, когда Фредди Сеймур пригласил тебя отобедать, – сказала Элла Эванс.

А на заднем сиденье трое уже молчаливых, чумазых от сажи детей вбирали в себя все: удушливую вонь дегтя, рев ветра и огня, дикую тряску машины, которой выпала такая езда, жар, чувство такое свежее и открытое, что напоминало освежеванную плоть, мучительное, безнадежное чувство двух людей, проживших вместе в любви, которая еще не была любовью, но еще и не была нелюбовью, проживших так и не совместившуюся совместную жизнь, заговор пристрастий, болезней, трагедий, шуток и труда, супружество – недоступную, жуткую никакнекончаемость человеческих существ.