Он перевел ее через магистраль, держа под руку, и она подумала: «Это один из друзей Марвина». Но ни разговором, ни манерами он не напоминал друзей ее мужа — тех, с которыми ей разрешалось встречаться. Одежда на нем была дешевая. Чемоданчик потрепанный — стыд да и только. Элина в панике вдруг представила себе, что кто-то из знакомых может увидеть ее с этим мужчиной — мужчиной с таким чемоданчиком…

А он все что-то говорил, подстегивая ее и подгоняя звуком своего голоса. Он объяснял ей, почему оставил машину у реки, — полуоправдываясь, полузащищаясь. Она не в состоянии была следить за ходом его мыслей из-за того, что он говорил с ней таким тоном — тоном раздраженно-насмешливым, и это сбивало ее с толку. С ней так не разговаривали.

— Осторожнее здесь, на тротуаре: он весь разбитый, — сказал он. — Неужели вы не видите, куда ступаете? Господи, город разваливается прямо у нас под ногами! Если бы я знал, что мне придется везти вас домой, я бы поставил машину ближе… Но не могу же я все предвидеть… Надеюсь, вы не против.

Он произнес это с такой иронией, что она промолчала. Она споткнулась, и он поддержал ее, не дав упасть.

— Зачем вы носите такие туфли? Вы же не можете в них ходить или все-таки можете? К чему это? Или у вас все еще голова кружится?

— Нет, я…

— Вон моя машина, — сказал он. Они уже прошли пол-пути по грязной, раскисшей земле стоянки между рядами запаркованных машин; с противоположной стороны, между машинами, к ним шел черный дежурный. Элина окинула все это взглядом, не понимая, что она тут делает, зачем шлепает по грязи. Сейчас она уже насторожилась — все чувства ее обострились, насторожившись, — и в то же время она была озадачена. Машина, к которой они подошли, сидела низко, словно устала бегать, один из бамперов почти касался земли. Она была вся заляпана грязью, но неровно: самый толстый слой грязи был сбоку. Пока мужчина расплачивался с дежурным — вытащил из кармана немного мелочи, потом снова полез в карман, чтобы добавить, Элина разглядывала машину, словно должна была и ее узнать. Под «дворниками» торчало несколько квитанций — с предыдущих стоянок. Теперь Элина уже точно знала, что этот человек не из друзей ее мужа.

Он распахнул перед ней дверцу машины.

— Она открывается. Дверца открывается. Это обычная дверца, которую даже такая женщина, как вы, может открыть: она не свалится вам на ноги, — сказал он.

— Извините, я…

— Да залезайте же, пожалуйста, — рассмеялся он. Он вдруг развеселился. — Вы привыкли, чтобы вам открывали дверцы, да? Это, видно, такой рефлекс у всех, кто бывает с вами.

И он захлопнул за ней дверцу.

Он стал выводить машину со стоянки по узенькому коридорчику между двумя другими машинами, слегка задевая их, царапая своей скособоченной машиной землю, пока они не выехали на улицу.

— Господи, что за город, — буркнул он.

— Элина заметила, что на Джефферсон-авеню он свернул в нужном направлении, как будто знал, где она живет. Теперь, сидя за рулем, он, казалось, меньше интересовался ею, был больше занят тем, как перебраться с одной полосы на другую. Ему хотелось вывернуть на левую полосу, где можно развивать наибольшую скорость, а это получилось не сразу. Вместо того чтобы пользоваться зеркалом заднего вида, он то и дело нетерпеливо оглядывался, и она слышала, как он что-то бурчал по поводу обилия машин и города — поток полужалоб, полуиздевок.

— Вы только посмотрите на этого мерзавца, который пытается меня подсечь, — заметил он. — Какого черта!..

Она решила, что не будет вслушиваться в то, что он говорит, не будет наблюдать за тем, что происходит. Просто расслабится, подумав: «Я в безопасности, со мной ничего не будет». Позади было что-то, а что — она не могла припомнить, не могла сфокусировать. Какой-то разрыв, какая-то тайна. А до этого — словно в другую эпоху, в другом измерении — Детройтский атлетический клуб и завтрак в Фонд помощи умственно отсталым детям, приступ рвоты у жены судьи Куто… все эти женщины, целый зал женщин, все ели, болтали и так весело смеялись…

Она расслабилась. Она всегда расслаблялась, когда ее куда-то везли: сама она никогда не водила машину и потому не обращала внимания на все с этим связанное. Это ее не касалось. Просветы и пробки в движении, машины, двигавшиеся так быстро и так решительно, переходя с одной полосы на другую, чтобы быстрее добраться до цели, — все это ее не касалось.

Зато езда всецело поглощала мужчину, сидевшего рядом с ней, требовала всего его внимания, заставляя забыть о ней. Она же могла расслабиться. Попытаться расслабиться. Позади была пропасть, разверзшаяся бездна — она не провалилась в нее, она в безопасности, и теперь кто-то везет ее домой, благополучно везет домой. А уж как она туда доберется — об этом не ей думать. Ей следует лишь сидеть в машине, которую так умело переводят с одной полосы движения на другую, сидеть в знакомом ей состоянии полунебытия, пока она не очутится дома. Ее везут домой. Домой.

А за стенами машины шло увлекательнейшее состязание, собственно, десятки состязаний — люди изощрялись, пытаясь занять лучшее место, люди, не видевшие друг друга, но чувствовавшие присутствие, силу других людей, и, однако же, потоки транспорта текли гладко, являя собою чудо взаимодействия и ловкости, словно взбесившаяся река, воды которой в ярости несут всякие обломки, бьют в берега и все-таки неудержимо текут вперед, могучие и величавые. У Элины еще кружилась голова, но ей достаточно было бы закрыть глаза, и она сразу почувствовала бы себя в безопасности. Однако она не могла заставить себя закрыть глаза. Она смотрела вперед, на потоки машин, которые двигались рывками, но ритмично и не сталкивались, несмотря на разницу в скоростях, — потоки стремительно несущихся предметов, которые внезапно останавливались, потом снова устремлялись вперед, отрываясь друг от друга, обгоняя друг друга, тяжелые, таящие в себе угрозу и, однако же, не налетающие друг на друга, не сталкивающиеся, Во всем, даже в самых огромных грузовиках, была своеобразная грация — грация, должно быть, придаваемая им водителем, его умом, его способностью верно рассчитать. Так и видишь, как этот ум пульсирует внутри каждой машины — своеобразное чудо природы.

Мужчина рядом с ней нажал на сигнал.

Между двумя автомобилями внезапно образовалось, открылось пространство, и их машину пропустили в него. Иначе они бы непременно налетели на того, кто ехал впереди. Элина наблюдала все это без страха — она сидела расслабившись, почти утратив волю, без сил. Мужчина рядом с ней буркнул что-то — должно быть, какую-то остроту, — но Элина не поняла и промолчала.

Они ехали по Джефферсон-авеню на восток, вон из города. Он вдруг сказал:

— У вас был такой вид, точно вы парализованы. Когда вы там стояли. Я еще никогда не видел человека в трансе — что тогда происходит? Что вы чувствуете?

Элина медлила. Ей не хотелось отвечать ему, потому что она боялась его любопытства, его агрессивного тона. Ей не хотелось раскрываться перед ним.

— Я не знаю. Ничего, — сказала она.