облегчения подумала об открытке в почтовом ящике. Отто Квангель, который еще не знал о поспешном, но весьма разумном поступке жены, подумал: молодчина, Анна. Интересно, куда она девала открытку? Я же все время был рядом. Документы Квангеля опять-таки подтвердили все, что он говорил.

Зато в кармане Миллека обнаружили готовый, адресованный в участок донос на некую фрау фон Трессов, проживающую на Маассенштрассе, 17: она-де в нарушение предписаний спускает свою кусачую собаку с поводка. Уже дважды эта собака злобно рычала на старшего делопроизводителя. Он боится за свои брюки, ведь сейчас, в войну, замену им не найдешь.

— Мне бы ваши заботы, приятель! — сказал начальник. — Сейчас, на третий год войны! Думаете, нам больше делать нечего? Подошли бы сами к этой даме и вежливо попросили взять собаку на поводок!

— Нет, я этого не сделаю, господин начальник! Ночью заговаривать с дамой — ни за что! Еще обвинит меня в непристойных домогательствах!

— Так, унтер-офицер, уведите всех троих. Мне надо позвонить по телефону.

— Я что, тоже арестован? — гневно вскричал старший делопроизводитель Миллек. — Я заявил о важном происшествии, а вы меня арестуете! Я буду жаловаться!

— Кто-нибудь говорил об аресте? Унтер-офицер, выведите всех троих в дежурку!

— Мне вывернули карманы, как преступнику! — опять закричал делопроизводитель. Но тут дверь за ним захлопнулась.

Начальник снял трубку, набрал номер и назвался.

— Я бы хотел поговорить с комиссаром Эшерихом. По поводу истории с открытками.

— Нету комиссара Эшериха, кончился он, амба! — рявкнул ему в ухо наглый голос. — Теперь этим делом занимается советник уголовной полиции Цотт!

— Тогда соедините меня с советником Цоттом, если сегодня, в воскресенье, это возможно.

— Он в любое время на месте! Соединяю!

— Цотт у телефона!

— Начальник участка Краус. Господин советник, к нам только что доставили человека, якобы имеющего касательство к истории с открытками. Вы в курсе?

— Разумеется! Дело Домового. Кто этот человек по профессии?

— Столяр. Сменный мастер на мебельной фабрике.

— В таком случае вы взяли не того! Тот работает на трамвае! Отпустите этого человека! Все! Отбой!

Вот так Квангели снова оказались на свободе, к их собственному огромному удивлению, ведь оба ожидали нескольких допросов с пристрастием и домашнего обыска.

Глава 40

Советник уголовной полиции Цотт

В прежние времена советник уголовной полиции Цотт — человечек с брюшком и бородкой клинышком, точно сошедший со страниц Эрнста Теодора Амадея Гофмана, существо, словно созданное из бумаги, архивной пыли, чернил и недюжинно проницательного ума, — слыл в уголовной полиции Берлина фигурой весьма комической. Он отвергал общепринятые методы расследования, почти никогда не проводил допросов, а при виде трупа ему сразу делалось нехорошо.

Он предпочитал анализировать чужие материалы, сравнивал, сопоставлял, справлялся в справочниках, делал длиннущие, на целую страницу, выдержки, но более всего любил превращать любые материалы в таблицы, бесконечные, скрупулезно продуманные таблицы, из которых и делал свои хитроумные выводы. А поскольку советник Цотт, используя свой метод, сиречь работая исключительно головой, достиг поразительных успехов в нескольких делах, считавшихся совершенно безнадежными, коллеги привыкли спихивать ему все висяки: если уж Цотт ничего не выкопает, то другие тем паче.

Так что в предложении комиссара Эшериха передать дело Домового советнику Цотту ничего необычного не было. Только вот внести такое предложение полагалось начальству, а в устах самого комиссара оно отдавало хамством, нет, трусостью перед врагом, дезертирством…

Целых три дня советник уголовной полиции Цотт просидел над материалами по делу Домового и лишь затем попросил обергруппенфюрера о встрече. Обергруппенфюрер, обуреваемый желанием наконец-то закрыть это дело, немедля отправился к Цотту.

— Ну, господин советник, что нарыли, старый вы наш Шерлок Холмс? Уверен, преступник уже у вас на крючке. Этот осел Эшерих…

Засим последовала длинная бранная тирада по адресу Эшериха, который кругом напортачил. Слушая ее, советник Цотт даже бровью не повел, ни кивком, ни качанием головы не выразив собственного мнения.

Когда громы и молнии наконец иссякли, Цотт сказал:

— Итак, господин обергруппенфюрер, автор открыток — человек простой, не слишком образованный, писать ему в жизни доводилось не очень-то много, и письменно он свои мысли излагает с трудом. Вероятно, он холостяк или вдовец и живет совершенно один, иначе бы за эти два года жена либо квартирная хозяйка непременно застала его за писанием открыток и наверняка что-нибудь да разболтала. Поскольку же о нем по сей день ничего не известно, хотя, надо полагать, к северу от Александерплац много говорят об этих открытках, значит, никто его за писанием не застукал. То есть он наверняка живет совершенно один. Человек, вероятно, пожилой, молодому эта безрезультатная писанина давно бы наскучила и он затеял бы что-нибудь другое. Радиоприемника у него тоже нет…

— Хорошо, хорошо, господин советник! — нетерпеливо перебил обергруппенфюрер. — Все это, в точности теми же словами, мне давным-давно рассказал этот идиот Эшерих. Мне нужны новые выводы, результаты, которые позволят схватить мерзавца. Вижу, вы составили таблицу. Поясните-ка!

— Да, я составил таблицу, — ответил советник, не подавая виду, что задет словами Пралля о том, что в его хитроумных выводах нет ничего нового и что Эшерих говорил то же самое. — В ней отмечено время обнаружения всех открыток. На сегодняшний день имеется двести тридцать три открытки и восемь писем. Если внимательно проанализировать время находок, можно сделать следующий вывод: после восьми вечера и до девяти утра открытки никогда не подбрасывались…

— Так это и ежу ясно! — нетерпеливо вскричал обергруппенфюрер. — Домá-то в эту пору на замке! Тут и таблицы не нужны!

— Минуточку, прошу вас! — сказал Цотт, и в голосе его звучало явное раздражение. — Я еще не закончил. Кстати, подъезды отпирают утром не в девять, а в семь, нередко даже в шесть часов. Далее, восемьдесят процентов открыток подброшены в первой половине дня, между девятью и двенадцатью часами. От двенадцати до четырнадцати часов ни одной открытки не оставляли. Двадцать же процентов подброшены между четырнадцатью и двадцатью часами. Отсюда следует, что автор открыток, он же распространитель, с двенадцати до четырнадцати часов регулярно обедает, а работает ночью, во всяком случае не утром, и редко вечером. Если взять какое-нибудь место находки, например на Алексе, и установить, что открытку подложили в одиннадцать пятнадцать, а затем прикинуть расстояние, какое мужчина может пройти за сорок пять минут, то есть до двенадцати, и вычертить циркулем круг с центром в месте находки, то в северной части круга непременно окажется пятно, свободное от флажков. С некоторыми