— Мама?..

И уже в следующее мгновение он стоял на коленях подле ее кровати, рыдая в материнских объятиях.

— Мой дорогой Роланд, дитя мое, Бог вернул мне тебя, — плакала Анна Эмери. Так оно и было.

IV

Проницательный старый Стаффорд Шриксдейл с первых секунд встречи понял, что этот «беспамятный племянничек», о котором только и говорили в Филадельфии в эти дни и о чьем возвращении торжественно вещали общенациональные газеты, — самозванец. Но он был так потрясен, так выбит из колеи дерзостью игры, которую затеял незнакомец, что только и смог что пробормотать слабым, прерывающимся голосом какое-то приветствие и, к своему последующему сожалению, пожать ублюдку руку.

Которая оказалась холодной, влажной и липкой, хотя рукопожатие было крепким, как никогда в прошлом, насколько мог припомнить дядюшка Роланда.

И этот косой, на миг вспыхнувший взгляд самозванца не имел ничего общего с водянистым взглядом Роланда.

Тем не менее: существовала бедная Анна Эмери, сияющая и дрожащая от радости, повисшая на руке своего мальчика и хватающая Стаффорда за рукав, словно желая соединить их в объятии, к которому ни один из них не стремился. Все было именно так, как говорили кругом: Анна Эмери ничуть не сомневалась, что этот человек — ее чуть было не потерянный навсегда сын Роланд, а кто решится спорить с ней, во всяком случае, сейчас?

Анна Эмери подтолкнула чужака:

— Роланд, дорогой, ну попытайся вспомнить своего дядю Стаффорда, ну, пожалуйста! Это брат твоего покойного отца. Ну, постарайся.

Здоровенный мерзавец изо всех сил принялся изображать старание, морща лоб, щурясь и беззвучно шевеля губами, как… как настоящий Роланд. А когда он наконец заговорил — это был голос Роланда.

— Д-да, мама. Я постараюсь. Может, с Божьей помощью…

В результате проницательный старый Стаффорд Шриксдейл уходил после первой встречи со своим «беспамятным племянником», одновременно и продолжая верить, что этот человек — самозванец, и поколебленный в своей убежденности. А что, если?.. Может, испытания, через которые он прошел на Юго-Западе, и большие физические нагрузки и впрямь так изменили Роланда Шриксдейла?

Сыновья Стаффорда, приходившиеся Роланду кузенами и никогда не жаловавшие рыхлое болезненное заласканное существо, как всегда, резко разошлись во мнениях, при этом каждый видел то, что казалось очевидным ему, и был готов ополчиться на всякого, кто с ним не соглашался.

Бертрам сказал:

— Он не Роланд. Это ясно и дураку.

Лайли сказал:

— Но он должен быть Роландом — разве можно обмануть стольких людей, а тем более Анну Эмери?

Уиллард сказал с иронической, типично адвокатской интонацией:

— Манера речи этого человека, неуловимо нервная интонация, косые взгляды и усмешки, то, как он по-женски вертит плечами и ягодицами, как ходит, — все это указывает на то, что он Роланд, черт бы его побрал. Однако в то же время, если присмотреться повнимательнее, как это сделал я, изучив его сзади, с боков, издали и вблизи, то кажется, что это наш кузен в оболочке другого человека, незнакомца, который на несколько лет старше Роланда, каким мы его помним.

— Уиллард, ты что, с ума сошел? Что ты такое несешь? — перебил его Бертрам. — «Наш кузен в оболочке…» В какой такой «оболочке»?

— …он не такой рыхлый, как Роланд, гораздо более мускулистый, — раздраженно продолжал Уиллард. — У него немного другие рот и подбородок. И потом, эти глаза… Но в то же время — выражение лица, эта унылая собачья безнадежность…

— А я бы сказал, что он выглядит моложе Роланда, моложе, чем должен был бы быть Роланд.

— Моложе? Да нет же, конечно, старше.

— Я хочу сказать… для человека, столько пережившего… Сколько дней он блуждал в пустыне? И эти раны…

— Глаза у него темнее, чем у Роланда.

— Наоборот, светлее. Они какие-то более… стальные.

— Мне кажется, он узнал меня. Могу поклясться, что он — наш кузен.

— Тетка Анна Эмери — глупая старуха, к тому же полуслепая. Ты же знаешь, над ней все потешаются.

— …жалеют ее, я бы сказал.

— Если бы я уехал, пропал, был изранен, почти умер, а потом вернулся в Филадельфию, ты бы, наверное, и меня не захотел признавать, — горячо воскликнул Лайли, — чтобы лишить меня моего положения! Скажешь, не так? Ну, скажи!

— Ты, Лайли? Какое все это к тебе имеет отношение?

— Это имеет отношение ко всем нам. Если можно вышвырнуть Роланда, то почему бы и не любого другого из нас?

— Но это глупость. Ты — не Роланд. И ты — не самозванец.

— Готов поклясться, что и голова у этого человека крупнее, чем у Роланда. И лоб более квадратный.

— Тем не менее он носит шляпы Роланда. Ты ведь видел.

— И шея у него толще, это очевидно. Как у бычка.

— Но это может быть Роланд, только окрепший и возмужавший там, на Западе.

— То есть больше не девственник?

— Роланд? Нет, это невозможно.

— А вот для такого человека — вполне возможно.

— И тем не менее, да простит меня Бог, сейчас он мне нравится гораздо больше, чем когда мы были мальчишками.

— Кто: этот Роланд или?..

— И уши у него не торчат, как раньше. А кончики ушей — острее.

— И волосы в ушах. Как у меня.

— И брови более кустистые…

— Я бы сказал, что этот человек более… реален. Его существование — более реальный физический факт.

— Да уж, бедолага Роланд никогда не казался реальным.

Некоторое время они молча курили сигары, размышляя.

Наконец Лайли нетерпеливо сказал:

— Нет, все же он должен быть Роландом. Ведь никто не сказал, что это не он.

— Кроме отца. И нас.

— Я не говорил, что это не Роланд, во всяком случае, если и говорил, то без уверенности, — возразил Уиллард.

— Ну а я говорил, — сказал Бертрам. — И точно знаю, что этот человек — не Роланд.

— Послушайте, но это же невероятно, чтобы какой-то чужак мог обмануть всех нас, начиная с Бейгота. Уж Бейгот-то не дурак. К тому же этого «Роланда» видело множество наших родственников, признаюсь, некоторые из них — идиоты, вроде Анны Эмери, но они почувствовали бы, если бы это был не Роланд; всем Сьюэллам он так понравился. И слуги в Кастлвуде его, похоже, признали — впрочем, им-то все равно. Но Бейгот! Как быть с Бейготом?

— Этот парень — себе на уме, — злобно сказал Бертрам.

— Бейгот? Да что ты!

— Да, именно. Ему нельзя доверять, он никогда не был на нашей стороне.