Дван почувствовал, что у него пересохло во рту, и сделал еще глоток воды, прежде чем осторожно осведомиться:

— И что дальше?

— У Танцоров и Защитников нравы и обычаи довольно схожи. Узы, связывающие мужчин, невозможно сравнить с теми, что связывают мужчину с носительницей.

— Вода мокрая, а камни твердые, — буркнул Дван. — Что ты хочешь этим сказать?

— Что не вижу препятствий, почему бы тебе не стать моим партнером, хотя Танцоры, как правило, выбирают только среди себе подобных.

Мышцы живота Двана свело судорогой, такой неожиданной и болезненной, что его чуть не стошнило. Глиняная кружка у него в руке треснула и развалилась на несколько крупных осколков. Он с трудом прохрипел:

— Нет! Ни за что!

Седон щелкнул пальцами. Носительница бегом бросилась к ним, смела осколки и вытерла мокрые ноги Двана полотенцем, после чего вернулась в свой угол и снова притихла. Танцор внимательно смотрел на собеседника.

— Рановато, — пробормотал он, скорее отвечая собственным мыслям, чем обращаясь к Двану. — Как ты себя чувствуешь?

— Никогда больше не заговаривай со мной на эту тему!

— Как пожелаешь. Но на досуге подумай, что лишь мужчина способен удовлетворить все нужды не только твоего тела, но и души. И это намного чище и достойнее того бессмысленного спаривания, на которое обрекают Защитников Старейшины Анеда.

Дван усилием воли заставил себя разжать стиснутые кулаки и положил руки на колени. Пальцы его ощутимо подрагивали.

— Ты Танцор, и вполне естественно, что ты так считаешь, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал ровно.

— Есть еще один момент, который я хотел бы сегодня обсудить с тобой.

Дван вытер влажные от пролитой воды ладони о край туники и кивнул.

— Слушаю тебя.

— Речь пойдет о Владыках. О том, как они изменили и сотворили нас.

— Продолжай.

— Ты спрашивал, сколько провизии взял с собой в дорогу Танцор Лориен, и сам же пришел к выводу, что ему придется питаться тем, что отыщется в пути. И ты совершенно прав.

— Неужели? — хмыкнул Дван, который и без этого знал, что не ошибся.

— Зарадины употребляли только растительную пищу, и мы, будучи их слугами, приучились к тому же. Но если ты обратишь внимание на образ жизни наших здешних волосатых предков, то увидишь, что они едят не только орехи, фрукты и корнеплоды, но еще и охотятся.

— Охотятся? Что это такое?

— Я сам придумал этот термин. Он означает выследить и убить животное с целью последующего поедания его плоти.

Дван задумчиво кивал, слушая рассуждения Седона, и до него не сразу дошел жуткий смысл последней фразы. Он опомнился уже на ногах, пятясь спиной к открытой двери. Остановился, со стыдом сознавая, какое жалкое зрелище представляет собой в этот момент. Призвав на помощь остатки самообладания, он выпрямился во весь рост и ледяным тоном заявил:

— С меня достаточно! И я больше не намерен выслушивать твои отвратительные еретические бредни. Прощай.

Седон спокойно кивнул в ответ с таким видом, будто реакция Двана его ничуть не удивила.

— Всего доброго, — произнес он. — Мы поговорим об этом в следующий раз.

К концу третьего холодного сезона изгнанники решили отказаться от посева злаковых и овощных культур, выращиваемых в их родном Мире. Росли они плохо и урожай давали ничтожный из-за отсутствия в почве особого вида бактерий... Вместо этого они приступили к культивированию местных видов: ягодного кустарника, дающего довольно крупные красные плоды размером с сустав большого пальца руки, и вьющейся лозы, приносящей также красного цвета ягоды с водянистой мякотью и очень тонкой кожицей. И те и другие сильно кислили, хотя и по-разному. Двану их вкус не очень нравился, но оба вида обильно плодоносили, удовлетворяли потребности организма в необходимых калориях и витаминах, а высушенные на солнце — выдерживали длительное хранение. Имелось у них еще одно немаловажное преимущество: собранные ягоды не нуждались в Дополнительной обработке, и даже дети могли безо всякого вреда есть их прямо с куста.

Четвертая зима оказалась самой суровой, но никто не умер. Наоборот, к началу теплого сезона родилось еще четверо детей, один из которых был мальчиком. Все они благополучно выжили. Для колонии численностью в четыре тысячи человек такой уровень рождаемости был необычайно высок и означал, что за каких-нибудь десять-двенадцать столетий население удвоится.

На пятый год жизнь окончательно наладилась, во многом благодаря информации, записанной в памяти кордеров. Инженеры и техники наконец-то научились выплавлять приличного качества сталь, что послужило стимулом для развития смежных производств. Механические плуги, лопаты и мотыги существенно облегчили земледелие и позволили проложить от реки сеть каналов искусственного орошения. Убогие лачуги, укрывавшие изгнанников от холода и ненастья все эти годы, одна за другой сносились, а на их месте воздвигали добротные жилища с толстыми бревенчатыми стенами, дощатым полом и утепленным фундаментом.

Дван подметил, что все чаще, по примеру колонистов, называет поселение городом. Произошел очевидный сдвиг в его отношении к переселенцам, и он не был в этом одинок — большинство Защитников также изменило свою первоначальную точку зрения. Ликвидировав угрозу голода, избавленные от надзора Старейшин, контролирующих рождаемость, колонисты начали усиленно размножаться, что вызвало некоторое беспокойство среди Защитников. На шестой год родилось восемь детей, а на седьмой аж два десятка. Это выглядело даже как-то неприлично — такими темпами плодятся животные, а не Народ Пламени.

Однажды Дван поделился своими сомнениями со Стражем и другими коллегами. Это произошло во время ужина. Мара выслушал, прищурился и задал неожиданный вопрос:

— Скажи, что заставляет тебя считать их частью Народа Пламени?

Все разговоры мигом стихли. Защитники с интересом поглядывали на Двана, ожидая его ответа.

— Они, конечно, еретики, но все-таки наши люди, — растерянно пробормотал тот.

Мара медленно покачал головой.

— А я так не думаю. Я много над этим размышлял и пришел вот к какому выводу. Их Танцоры больше не Танцуют. Они не вызывают Пламя, к тому же у них нет Хранителя, чтобы оберегать Его. А раз нет Хранителя, некому обучать детей основам религии. Они люди, согласен, но отныне имеют не больше права называться Народом Пламени, чем какая-нибудь из отколовшихся рас.

Миновал десятый год. Известий с родной планеты по-прежнему не приходило. Защитники все реже заговаривали о возвращении домой да и не особенно переживали по этому поводу.

Что такое, в конце концов, десять лет для человека, которому отпущен практически неограниченный жизненный срок?