Но наибольшее влияние на миграцию, как показывает изучение современных примеров, оказывает «форма» существующих политических структур. Так, господство гуннов привело к появлению на Среднедунайской равнине такого скопления племен, обладавших немалой военной мощью, – либо они пришли туда, подчинившись кочевникам и по их воле, либо тщетно пытаясь избежать их внимания. Опять же, без сдерживающего фактора в виде гуннского владычества все эти племена не смогли бы сосуществовать в такой близости друг к другу, как показывает яростное соперничество, начавшееся между ними сразу после распада империи Аттилы. Восточная Римская империя, сохранившая свое единство и целостность, также сыграла в происходящем одну из главных ролей. Именно поэтому группа готов под предводительством Амалов двинулась на юг, на Балканский полуостров. Земли здесь не славились плодородными почвами, в отличие, к примеру, от старой римской провинции Паннония, оставшейся позади. Гористые Балканы были привлекательной целью потому, что они находились достаточно близко к Константинополю, чтобы готы смогли оказывать успешное давление на правителей Византии, а значит, выторговать у них часть доходов, получаемых в виде налогов с куда более богатых территорий вроде Египта и других стран Ближнего Востока. Их выбор направления в конечном итоге был продиктован теми же политическими структурами. Если бы Западная Римская империя не прекратила свое существование, у готов не было бы ни малейшей надежды основать независимое королевство на Итальянском полуострове – да и император Византии Зенон вряд ли стал бы поощрять Теодориха на подобное мероприятие. То же самое и с лангобардами – они не могли бы силой захватить земли на среднем Дунае, если бы империя Аттилы не распалась.

Как уже упоминалось, в последние десять лет или около того в некоторых кругах стало модным утверждать, будто расцвет и падение Гуннской империи показывают, что групповая идентичность в те времена была крайне нестабильной и что оба этих процесса не могли оказать влияния на миграцию. Разумеется, источников и подробных сведений по этому вопросу у нас не так много, как хотелось бы. Однако хватает надежных указателей, которые означают, что оба этих утверждения нуждаются в корректировке. Исторические остатки, прежде всего, демонстрируют, что, становясь частью Гуннской империи, другие народы не превращались в гуннов. В империи сохранялось необходимое для ее существования неравенство, и объединение народов происходило отнюдь не на добровольной основе. Все племена не гуннского происхождения были присоединены к ней силой, эксплуатировались элитой и в конечном итоге отвоевали вновь свою независимость. В этом свете уже не приходится удивляться тому, что групповые идентичности более многочисленных групп сохранились, несмотря на влияние различных структур империи. В сохранении этих идентичностей были заинтересованы сами кочевники, поскольку быть гунном означало занимать привилегированное положение по отношению к другим. А с точки зрения покоренных народов сохранение своей идентичности оставалось самым надежным способом при удобном случае вырваться из-под власти гуннов.

О многих племенах, упоминаемых в наших источниках, данных недостаточно, о других – в особенности это касается лангобардов – крайне мало; однако наши представления об их идентичности не противоречат имеющимся у нас другим сведениям о миграционных процессах, связанных с появлением и распадом империи Аттилы. Готы под предводительством Амалов часто описываются как большая, смешанная по составу группа, включающая не меньше 10 тысяч воинов, передвигающихся вместе с женщинами, детьми и обозом из нескольких тысяч телег. Это описание почерпнуто из различных исторических источников того периода, и сведения, изложенные в них, надежны, подробны и обстоятельны. Такое же описание готов в дороге составляется позже при дворе их короля в Италии. Все эти свидетельства можно оспорить, однако на то должны быть разумные основания, а в этом случае возражения чаще всего основаны лишь на фрагментарном прочтении современной научной литературы, посвященной исследованиям групповой идентичности. Другими словами, образование и распад империи гуннов имели определенные демографические последствия, выразившиеся прежде всего в появлении в сердце Центральной Европы большого количества военизированных групп, которые участвовали в ее укреплении либо воспользовались ее разрушением. Как только сдерживающее влияние гуннской военной мощи исчезло, между этими народами не могло не возникнуть острого соперничества, особенно если учесть их военный потенциал. Меньшие сообщества в результате утратили свою независимость, но в общем и целом многие группы покинули этот регион так же быстро, как вошли в него.

На первый взгляд роль, сыгранная различиями в уровне развития во всех этих событиях, не так очевидна, как, например, при германских завоеваниях в III веке. Большая часть миграционных процессов, о которых шла речь в этой главе, носит преимущественно политический характер и ассоциируется либо с появлением империи Аттилы, либо с ее распадом. Но первое впечатление нередко обманчиво. Гунны сумели построить свою военную машину на Среднедунайской равнине именно из-за различий в уровне развития. Отсюда было очень удобно отправлять отряды для грабежей и набегов – и продумать стратегию защиты, которая позволила бы им претендовать на часть богатств Средиземноморского региона, с которого получала налоги Римская империя. И требования Аттилы, подробно описанные для нас Приском, преимущественно касались денег и золота. Более того, ему бы не удалось сохранить эту военную машину без римских богатств, смазывающих все ее механизмы. Различия в уровнях экономического развития также указывали покоренным народам – после смерти Аттилы – приблизительные направления для переселения, по крайней мере тем, кто не хотел участвовать в бесконечных конфликтах. Большинство, как мы видели, двинулось на юг, привлеченное богатствами Средиземноморья; однако здесь на сцену вновь выходят политические мотивы. Только в том случае, если племя ничего не имело против перспективы разделения и утраты политической независимости, оно могло последовать по тропе, проложенной последним сыном Аттилы и некоторыми из народов, ранее входивших в его империю, – переселиться на юг или восток, ближе к Византийской империи, сохранившей практически всю свою военную мощь. Готы Теодориха были достаточно многочисленны, чтобы какое-то время жить там, но даже их было слишком мало для того, чтобы вынудить Константинополь пойти на заключение долгосрочного соглашения. И это кажущееся исключение из правила на самом деле подтверждает его.

Для тех же, кто ожидал большего, оставались юг и запад. Раньше на западе их ждало непреодолимое препятствие – приграничные форты и укрепления Римской империи вместе с ее войсками. Теперь оно было устранено, поэтому мы уже не наблюдаем здесь модели экспансии III века, когда германские племена устремлялись на восток, надеясь обрести господство в северочерноморских регионах (см. главу 4). Во времена Гуннской империи по Центральной и Южной Европе периодически прокатывались потоки воинов и их семей, движущихся по местным дорогам. Примерно в то же время различные типы миграционных процессов захлестнули и северо-западные окраины Римской империи. Чтобы завершить наш анализ традиционного «переселения народов», нам необходимо теперь обратить свой взор на англосаксов и франков.