Тень Генри нависла над ним.

– Убирайся в магазин.

– Ты… – Но на этот раз мистер Гедро замолчал сам. Потому что увидел (Эдди это понял) огонь безумия в глазах Генри. Быстро поднялся, фартук хлопнул об ноги, повернулся, начал подниматься, споткнулся, упал на одно колено, тут же вскочил, но, споткнувшись, выказал страх, а потому лишился последних остатков власти взрослого над детьми.

У двери мистер Гедро оглянулся.

– Я звоню копам!

Генри сделал вид, будто сейчас прыгнет на него, и мистер Гедро ретировался в магазин. И Эдди понял, что для него все кончено. Невероятно, непостижимо, но здесь он защиты не найдет. Оставалось одно – уносить ноги.

И пока Генри стоял у лестницы и сверлил взглядом мистера Гедро, а остальные будто зачарованные смотрели (и, за исключением Патрика Хокстеттера, не без ужаса) на это неожиданно успешное покушение на власть взрослых, Эдди увидел свой шанс. Развернулся и побежал.

Он уже миновал полквартала, когда Генри обернулся, сверкая глазами.

– Хватай его! – проревел он.

Астма или нет, в тот день Эдди заставил своих преследователей попотеть. На некоторых участках, иной раз длиной по пятьдесят футов, он не помнил, как подошвы его туфель касались земли. Несколько мгновений он даже лелеял робкую мысль, что ему удастся от них убежать.

А потом, буквально перед тем, как он выбежал на Канзас-стрит, где, возможно, смог бы почувствовать себя в безопасности, с подъездной дорожки на тротуар, прямо под ноги Эдди, неожиданно выехал маленький мальчик на трехколесном велосипеде. Эдди попытался свернуть, но при такой скорости лучше бы перепрыгнул через мальчишку (звали его Ричард Коуэн, ему предстояло вырасти, жениться и стать отцом Фредерика Коуэна, которого утопила в унитазе и частично съела тварь, поднявшись над унитазом облаком черного дыма, а потом превратившись в невообразимого монстра), хотя бы предпринял такую попытку.

Одна нога Эдди зацепилась за заднюю подножку велосипеда, на котором этот маленький говнюк мог стоять одной ногой, если хотел толкать велосипед, как самокат. Ричард Коуэн, чьего еще не рожденного сына Оно убьет двадцать семь лет спустя, даже не покачнулся на своем сиденье. Эдди, однако, взлетел в воздух, приземлился, ударившись плечом о тротуар, подскочил, вновь приземлился, по инерции его протащило еще десять футов, сдирая кожу на локтях и коленях. Он пытался встать, когда Генри Бауэрс врезался в него, как снаряд базуки, и Эдди распластался на тротуаре. Носом ткнулся в бетон. Полилась кровь.

Генри откатился в сторону, как парашютист-десантник, и вновь вскочил. Схватил Эдди за загривок и кисть правой руки. Из раздутого, зажатого между лонгетами носа вырывался жаркий и влажный воздух.

– Тебе нужны камни, Человек-камень? Конечно! Срань вонючая! – Он заломил руку Эдди за спину. Эдди закричал – Камни для Человека-камня, так, Человек-камень? – Он заломил руку еще выше. Эдди закричал громче. За спиной он слышал приближающиеся шаги остальных. И малыш на трехколесном велосипеде начал вопить. «Добро пожаловать в клуб, парень», – подумал Эдди, и, несмотря на боль, несмотря на слезы и страх, с губ сорвался громкий смех, очень уж похожий на ослиный рев.

– Думаешь, это смешно? – спросил Генри, и в голосе звучало скорее изумление, чем ярость. – Думаешь, это смешно? – А может, в голосе звучал и испуг? По прошествии многих лет Эдди подумает: «Да, испуг. В голосе звучал испуг».

Эдди извернулся, хотя Генри по-прежнему держал его за запястье. Кожа стала скользкой от пота, и он почти вырвался из пальцев Генри. Может, поэтому Генри заломил руку Эдди еще сильнее. Эдди услышал треск в руке – такой звук раздается, когда зимой ломается ветка под тяжестью льда и снега. От руки по всему телу покатилась боль, дикая и ослепляющая. Он пронзительно закричал, но крик этот до его ушей донесся откуда-то издалека. Мир становился серым, и, когда Генри отпустил его и оттолкнул, он вроде бы полетел над тротуаром. Прошло много времени, прежде чем он приземлился на этот самый тротуар. Пока летел, он успел хорошенько рассмотреть каждую трещинку. Успел даже полюбоваться отражением лучей июльского солнца во вкраплениях слюды в бетоне тротуара. Успел заметить квадраты «классиков», давным-давно нарисованных розовым мелком. Потом – на миг – эти розовые полосы начали изгибаться, менять форму, стали чем-то еще. Теперь они выглядели как черепаха.

Наверное, он потерял бы сознание, но ударился сломанной рукой, и это принесло новую боль – резкую, острую, обжигающую, ужасную. Он почувствовал скрежет трущихся друг о друга торцов кости в месте перелома. Прикусил язык так, что брызнула кровь. Перекатился на спину и увидел стоящих над ним Генри, Виктора, Лося и Патрика. Выглядели они невероятно высокими, невероятно здоровенными, напоминая людей, которые принесли гроб и теперь заглядывали в могилу.

– Тебе это нравится, Человек-камень? – спросил Генри, голос его долетал издалека, прорываясь сквозь облака боли. – Тебе нравятся такие игры, Человек-камень? Тебе нравится такая заварушка?

Патрик Хокстеттер засмеялся.

– Твой отец полоумный, – услышал Эдди свой голос, – и ты такой же.

Ухмылка слетела с лица Генри в мановение ока, словно ему влепили пощечину. Он поднял ногу, чтобы пнуть Эдди… и тут в жарком, застывшем воздухе послышался и начал нарастать вой полицейской сирены.

– Генри, я думаю, нам лучше сматываться, – сказал Лось.

– Я точно знаю, что мне тут делать больше нечего, – поддержал его Виктор. Из какого же далека доносились их голоса! Они, казалось, приплывали, как воздушные шары клоуна. Виктор побежал к библиотеке, через Маккэррон-парк, чтобы не маячить на улице.

Генри на мгновение замешкался, возможно, надеясь, что полицейский автомобиль едет по своим делам куда-то еще и он сможет продолжить заниматься своими. Но сирена неумолимо приближалась.

– Повезло тебе, падла, – бросил он и вместе с Лосем последовал за Виктором.

Патрик Хокстеттер чуть задержался.

– Это тебе довесок, – прошептал он низким, сиплым голосом. Вдохнул и выплюнул большой комок зеленой слизи на потное, окровавленное лицо Эдди. Выхаркнул. – Не ешь все сразу, если не хочешь. – И губы Патрика разошлись в желчной, пугающей улыбке. – Часть оставь на потом, если хочешь.

Он медленно повернулся и тоже ушел.

Эдди попытался стереть харкотину с лица здоровой рукой, но от малейшего движения боль вспыхивала с новой силой.

«Да уж, выходя из аптеки, ты и думать не думал, что очень скоро будешь лежать на тротуаре Костелло-авеню со сломанной рукой и с харкотиной Патрика Хокстеттера, ползущей по лицу. Так? Ты даже не выпил «пепси». Жизнь полна сюрпризов, верно?»

Невероятно, но Эдди вновь рассмеялся. Едва слышно, конечно, и смех болью отдавался в сломанной руке, но он грел душу. И Эдди отметил кое-что еще: никакой астмы. Дыхание нормальное, во всяком случае, пока. Оно и к лучшему. В таком состоянии он не смог бы дотянуться до ингалятора. Ни при каких обстоятельствах.