– Ладно, – Пенушкин надел свою роскошную кепку. – Зайдём, мне всё равно печать нужно взять.

Пенушкин всю дорогу с кем-то препирался по телефону, а я думал, что это какой-то анекдот: уже в четвёртый раз мотаюсь туда-сюда по одному и тому же маршруту мимо композитора Борткова.

Работяги, из-за которых мне пришлось побегать, посыпали охровым, цвета глины, песком очищенную дорожку на входе, а охранник с гремучей своей лопатой перебрался к крыльцу административного барака и чистил ступени.

Пухленькая Тамара, увидев Пенушкина, не то чтоб подобрела, но сменила неприветливую мину на выжидающую.

– Юра, – Пенушкин с ходу обратился к “старшине”. – Вот он с вами работать будет, – показал кивком на меня. – Объясни, пожалуйста, человеку, что и как, чтоб не было непоняток… Володя, – неожиданно озадачился, – а ты Кротышев, как Никита, или у тебя другая фамилия?

– Кротышев! – ответил я.

– Ну и хорошо, – Пенушкин пошарил в кармане дублёнки, выудил на пальце связку ключей. – Бывай, – и протянул дребезжащую железом ладонь.

– А когда приступать можно?

– Да хоть сегодня, думаю, – Пенушкин посмотрел на Юру. – Да?..

Тот развёл руками – типа ему всё равно, как пожелает начальство.

– Тамара? – обратился Пенушкин.

– Трудовая есть у него? – кисло спросила Тамара. Пенушкин вопросительно глянул на меня.

– Завтра принесу, – пообещал я. Хотя трудовой у меня не было.

– Вот пусть тогда завтра и заявление пишет, – отрезала Тамара.

Под конец я не отказал себе в тщеславном триумфе, сказав Пенушкину вслед:

– Спасибо, Жень!..

Но произвести впечатление не получилось. Тамара, поджав губы, уже скрылась в своём кабинете. А “старшина” молчал и смотрел с презрительным равнодушием.

У него были очень густые волосы, плотный каракуль, только русый, и я подумал, что если б не короткая его стрижка, то “старшина” был бы кудрявым и совсем не таким суровым с виду.

– Владимир, – первым сказал я. Протянул руку.

Монотонно гудел электросчётчик, трещала под потолком лампа.

– Юрий, – он неспешно отозвался.

Ладони у нас оказались схожи – с выдубленной желтоватой кожей. Хватка у “старшины” была стальная, а я за пару минувших месяцев почти отучил себя ломать кости при пожатии.

– Так сегодня можно приступать? – спросил я.

– Как хочешь, – сказал он полунасмешливо. – А Никита – брат твой, так получается?

– Точно, – кивнул я. – Брат.

– Ну, так хоть понятно, чё к чему… Пошли! – и первым двинулся к выходу.

В тамбуре он задержался возле доски, ознакомился и после злобно сдёрнул какое-то убористое уведомление, так что остался висеть треугольный пришпиленный кнопкой клочок.

За это время я успел дважды прочесть декабрьский приказ на соседнем листке:

Решением директора Муниципального унитарного предприятия ритуально-обрядовых услуг г. Загорска в штатном расписании рабочих предприятия в целях оптимизации штатной структуры сокращены следующие единицы должности:

Ступеньки уже очистили от наледи – грязно-белые, похожие на извёстку кучки лежали возле крыльца. Охранник с лопатой теперь тщательно скрёб дорожку от крыльца к аллее. Увидев нас, оторвался от работы.

– Кому не спится в ночь глухую? – произнёс Юра, сбегая по ступенькам. – Собаке, сторожу и…

– Хую! – мужик приветливо засмеялся.

Утро уже окончательно посветлело до серой однородной хмари, которую язык не поворачивался назвать дневным светом. Над деревьями за плотной пеленой облаков, как катаракта, белело холодное солнце.

Мы молча проследовали через захламлённый дворик с воротами хозяйственного въезда. Там стояли трактор с гидравлическим отвалом – до боли знакомый Т-40, уныло-синий, пахнущий мазутом – и прицеп, а рядом батарея мусорных баков, доверху заполненных ёлочными ветками – все в каких-то лентах, блёстках. Я абсурдно подумал о выброшенных раньше положенного срока новогодних ёлках, и только потом до меня дошло, что это венки с могил.

Возле баков крутилась стая собак, разномастных, низкорослых дворняг: рыжих, серых, пегих. При виде Юры они униженно опустили головы, припали к снегу в подобострастном собачьем реверансе и замотали хвостами.

– Знаю брата твоего… – сказал Юра, не оглядываясь. – Серьёзный мужик.

– Да, он такой, – вяло поддержал я. Продолжать о Никите мне не хотелось, и я поспешил спросить: – Слушай, а сколько тут в среднем по деньгам получается?

– Не ко мне вопрос, – сухо ответил Юра.

– А к кому?

Он шевельнул плечом:

– К бухгалтерии.

– Ну, хоть примерно?

– По зимнему прейскуранту рытьё могилы под гроб и захоронение умершего на вновь отведённом земельном участке стоит две тысячи двести рублей…

Душераздирающе хрустнуло. Звук был резкий, костяной, от которого моё сердце ухнуло куда-то вниз. Это Юра наступил на пустую пластиковую бутылку, уже кем-то сплющенную.

– Захоронение в родственную могилу – три тысячи четыреста. С драпировкой могилы тканью и оформлением лапником – четыре тысячи. Летом – половина зимнего ценника. То есть конкретно здесь у копарей денег мало крутится. Это тебе не Москва. Всё официально и через контору.

Мне не хотелось, чтоб Юра подумал, что я какой-то корыстный:

– Да я просто спросил…

– Ну, я тебе и отвечаю. Для общей картины. Я ж понимаю, что ты не с улицы сюда пришёл, – Юра щепетильно подбирал слова. – У брата твоего свой интерес. Сюда последнее время часто наведываются… Деловые люди…

До меня наконец дошло, о чём полунамёками брюзжит бригадир копарей.

Для него всё выглядело более чем определённо. Уволили своих, набирают чужих. Юра определённо принимал меня за эмиссара очередной коммерческой структуры, тянущей свои загребущие лапы к кладбищу и небольшим доходам честных кладбищенских тружеников.

– Да нет же! – воскликнул я поспешно. – Я сам по себе!

– Вот ка-ак… – недоверчиво потянул Юра. Накинул слетевший капюшон, достал из кармана сигареты.

– А чем зимний прейскурант отличается от летнего? – спросил я.

– Ценой, чем ещё? Зимой-то копать сложнее.