Для Ницше основной вопрос метафизики: зачем есть Сущее? Все цели прежней метафизики не устраивают Ницше, потому что он понял: они полагались и придумывались человеком же. А для чего? Цели и истины способствовали росту человека, самовозвышению. Следовательно, рост и есть конечная основа всего. Ницше называет его волей-к-власти.

Воля-к-власти есть рост ради роста, она бесцельна и бессмысленна. Но воля-к-власти есть преодоление Ничто, восстание против Ничто, она есть абсолютно положительное и изобильное. Поэтому воля-к-власти есть ответ на вопрос: «Почему есть Сущее, а не наоборот Ничто?». В этой формулировке для Ницще он остается, Ницше лишь не признавал формулировку «зачем есть сущее?». Но «почему» и «зачем», то есть «цель» и «основание» — разные вещи. Ницше остается метафизиком, потому что отвергая цель, не отвергает основание и сохраняет основной вопрос метафизики.

Кто-то возразит: ницшевская воля-к-власти вовсе не отдельное основание сущего, она в самом сущем, она и есть само сущее. Однако и тут метафизика проскакивает контрабандой: определяя ценности (то есть цели, истины, первопринципы) как условия роста и сохранения воли-к-власти, он тем самым признает то, что говорит вся метафизика: цели и истины, то есть ценности, есть горизонт для сущего. Другое дело, что воля-к-власти сама полагает горизонты. Но высшая воля-к-власти, по Ницше, есть «впечатывание в становление черт бытия», то есть дарование новых ценностей, оснований, смыслов. Таким образом, мышление Ницше тоже метафизика, но особая, не такая как предыдущие.

Для полноты картины нельзя не упомянуть еще одну позицию, которая является и метафизической и антиметафизической одновременно. Эта позиция начинается с вопроса: не слишком ли философы все усложняют? Ответ на вопрос «почему есть Сущее, а не наоборот Ничто?» очевиден с самого начала, по крайней мере для верующего в Бога.

Этот ответ: Бог. Бог есть тот, кто создал Сущее, И он же есть тот, кто удерживает Сущее в бытии в противовес Ничто. Поэтому философия со своим основным вопросом просто-напросто сливается с теологией, то есть наукой о Боге. Пока мы видим чистую метафизику, но она как бы кончается в тот момент, когда начинают говорить, что в отличие от религии философия стремится познать Бога разумом, а бесконечного Бога познать конечным разумом невозможно. Следовательно, философия всегда будет чем-то ущербным в сравнении с верой, которая относится к Богу подобающим образом.

Но здесь нет ничего, кроме путаницы. Если бы философия действительно была ущербной, конечной и зависимой только от опыта философствующего, она бы не могла не только познавать Бога, но и сформулировать его понятие. Бог в опыте не встречается (Гагарин летал, никого не видал). А если встречается (например, святые, верующие и проч. часто говорят о присутствии Бога в душе, о встречах с ним и проч.), значит, есть какая-то соразмерность между мышлением и Богом. Или они оба бесконечны, или оба конечны.

Когда мы говорим о Боге как об основании Сущего, это не жест, которым мышление пытается влезть в пространство божественного, а наоборот, это жест, где божественное используется метафизикой. В плохой метафизике слово Бог выступает палочкой-выручалочкой, своего рода затычкой мышления. Дескать, вот вам ответ на вопрос: «почему есть Сущее, а не наоборот Ничто?», получите и отстаньте. Но если мышление не движется дальше и не раскрывает Сущее, не дает горизонты, значит эти горизонты, понятия, регионы и проч. будут браться из другой метафизики.

Так часто и бывает. Человек верит в Бога, для сферы основания Сущего у него остается вера. В то же время для Сущего он пользуется понятиями и категориями другой метафизики, например, научными понятиями Нового времени, созданными метафизикой, отрицавшей Бога.

На месте Бога в Новое время помещается субъект, хозяйничающий над Сущим. В прежние времена его бы назвали Сатаной, Антихристом, поскольку это человекобог, а не Богочеловек. Но сегодня, если притвориться, что здесь нет никаких противоречий, можно спокойно быть и верующим и ученым: это, дескать, две непересекающиеся сферы. Да, это две метафизики, каждая из которых намеренно заканчивается там, где начинается другая. Голова от льва, а туловище от птицы. Такие мировоззрения есть философские химеры. Они не только не противоречат метафизике, они для своего существования требуют их все больше и больше.

В эпоху так называемого постмодернизма, то есть одновременной явленности и признанности всех истин, целей, средств, причин и принципов прежних метафизик, такие химеричные мировоззрения представляют собой большинство философских продуктов.

Первым пример собирания, конструирования из разных метафизик одной показал Гегель, теперь можно собирать все что угодно. А Ницше обосновал необходимость этого: воля-к-власти требует все новых и новых смыслов, целей, мировоззрений, поделок. Вот разные сверхчеловеки (они же те, кто добился абсолютной свободы в смысле Гегеля и Маркса) эти интеллектуальные поделки и конструируют, используя, как коробку с инструментами, весь арсенал прежних метафизик.

Таким образом, различные варианты антиметафизики утопают в том, против чего борются. Все они и используют ресурс метафизики, и содержат ее в себе, и наследуют ее проблематику, пусть даже в переформулированном, измененном или неявном виде.

* * *

Но доказательством того, что всякая антиметафизика утопает в метафизике, дело Хайдеггера не ограничивается и даже не начинается. Будь это так, Хайдеггер мало чем бы отличался от каких-нибудь «религиозных философов», современников Маркса или Ницше, которые мужественно защищали Бога в борьбе с ницшеанским или марксистским нигилизмом.

Хайдеггер продолжает всматриваться в вопрос метафизики и обнаруживает, что не все так просто… В вопросе «почему есть Сущее, а не наоборот Ничто» не три «действующих лица» (сущее, Ничто и основание Сущего), а четыре! Есть четвертый момент, пожалуй самый важный, определяющий остальные три. А именно слово «есть», Бытие!

Давайте прочитаем вопрос с ударением не на слове СУЩЕЕ, как мы читали до сих пор, а на слове ЕСТЬ. Почему Сущее ЕСТЬ, а не наоборот Ничто? Что означает это «есть»? Что означает то, что сущее «есть»? Передо мной старательная резинка, ластик. Он состоит из резины, он белый, он служит для стирания карандаша… А где в этом ластике спрятано «есть»? Что меняется в понятии ластика, если бы он не лежал передо мной на столе, а «всего лишь» мыслился? Он бы все равно был, ведь он же есть где-то в другом месте.

Допустим теперь, что ластика нет не только на моем столе, его вообще не выпускает промышленность, и сегодня он есть в замысле только какого-то предпринимателя, который придумал средство для стирания карандаша. Есть такой ластик или нет? Вроде бы как есть, но не совсем, ведь мы привыкли за бытие считать некую материальную, чувственную составляющую. Вот если завтра он будет в каждом магазине, мы смело скажем, что он есть.

Хорошо. А если через 100 лет ластики, как устаревшие, вместе с карандашами исчезнут из нашей жизни, мы опять скажем, что их нет? Так стоит ли бытием называть короткий период материальной жизни? Может, ластик существует где-то в надвременном и надисторическом уме какого-то Бога? В мире сущностей и идей, откуда его открыл гений ученого и куда он исчезнет? В понятии ластика ведь ничего не меняется, понятие как бы вечно. У нас есть понятия о «единороге» и «кентавре», которых нет, но если бы они существовали, это были бы те же самые единороги и кентавры.