Акула в душе Гензеля вдруг насторожилась. Она повела тупой мордой, ощущая сквозь толщу воды какое-то подозрительное колебание… Так бывает, когда акула чует жертву, чьи суетливые движения беспокоят ткань моря. Только сейчас это не было похоже на жертву — слишком осторожная, слишком спокойная… Жертвы ведут себя иначе.

— Кажется, хозяева уже знают, что мы здесь, — прошептал Гензель, делая вид, что увлеченно изучает стрекочущие приборные панели.

— Конечно, знают. В месте, подобном этому, не может не быть системы внутренней безопасности. Я думаю, они знают о нас с тех пор, как мы вошли. Сколько их?

Гензель задумался. Акулье чутье говорило ему многое, но универсальным сканером оно не являлось.

— Не знаю. Много. Пять, может, больше. Ведут нас, но подбираются все ближе и ближе. Как тогда, в Лаленбурге. Только здешние ребята более ловкие. И более опасные, пожалуй.

Они шли по широкому техническому коридору, похожему на церковный неф, только роль колонн здесь выполняли огромные вертикальные трубы, тянущиеся, кажется, от самого ядра планеты. Труб этих было много, они обступали идущего со всех сторон, оттого Гензель ощущал себя словно в лесу. Только в этом лесу деревья были из металла, окрашены в грозную бело-алую полоску и имели странные надписи «Контроль давления», «Дренаж 200» или «Гидролиния». В таком лесу ничего не стоит подобраться почти вплотную к беспечной жертве.

— Надо поговорить с ними, — сказала Гретель, придержав Гензеля за рукав. — В конце концов, мы без предупреждения нанесли им визит. А они могут быть не самыми радушными хозяевами.

— Лучше бы им проявить гостеприимство, — пробормотал Гензель.

Они могут принять нас за врагов. Но мы не враги. Нам нужно лишь узнать, не видели ли в окрестностях принцессу. Или стаю цвергов.

Идея была неважной, но Гензель, скрипнув зубами, решил принять ее в качестве основной. Иногда не лишне размять в драке кулаки, но если имеешь дело с незнакомцами, а за спиной — беззащитная сестра… Может, действительно лучше сперва поговорить. В конце концов, разговор его ни к чему не обязывает. Любая беседа становится только интереснее, когда вытаскиваешь мушкет и засовываешь его ствол собеседнику в рот.

— Эй, вы! — крикнул он, убрав мушкет под мышку и приложив ладони ко рту. Трубы вокруг него неприятно и низко зазвенели, точно треснувшие бокалы. — Встречайте гостей! Мы пришли с миром. Я и… моя сестра. Мы не хотим вам вреда. Мы ищем принцессу Бланко Комо-ля-Ньев, может, вы знаете такую?

«Ага, как же, знают, — подумал он, демонстративно прижимая мушкет локтем к боку. — Небось они уже шесть лет носят обувь из ее кожи. А мы тут цвергов каких-то ищем…»

— Мы не причиним проблем! — крикнула Гретель тонко. — Напротив, мы можем вам помочь. Помощь за помощь!

Гензель ощущал движение. Он чувствовал затухающие вибрации вокруг себя, и чутье хладнокровного хищника, для которого любой след в окружающем море был следом или жертвы, или опасности, подсказал ему, что любезные хозяева подобрались еще ближе. Хозяева редко так делают, когда собираются пожать гостю руку и предложить ему обогреться с дороги. И уж конечно, хозяева редко рассредотачиваются таким образом, чтобы держать гостя отрезанным со всех сторон. Возможно, в горах другие представления о гостеприимстве?..

Кожа между лопатками зудела от сдерживаемого напряжения. Гензель ощущал верткие язычки опасности, прикасающиеся к нему и мгновенно втягивающиеся. Он чуял разлитую в воздухе злость, особенное чувство, от которого хмелеешь мгновенно, как от бутылки молодого вина. Злости было много, настолько, что она обжигала похлеще мороза. От нее даже воздух казался густым и наэлектризованным. И эта злость скопилась здесь не случайно. Она была обращена против них. Она кружила вокруг, словно притянутая их собственным излучением.

— Сейчас бросятся, — спокойно сказал он Гретель. — Держись от меня подальше, а лучше вообще спрячься.

— Я геноведьма, — сказала она с неуместным достоинством.

Она не чувствовала опасности. У нее был дар к геномагии, но инстинкта хищника не было. А у Гензеля не было времени спорить. Он легко оттолкнул Гретель к стене, туда, где она не станет мешаться под ногами.

И почти тотчас ощутил: пора.

13

Он успел встать поудобнее, равномерно распределив массу тела. Мушкет сжат в обеих руках, но опущен вниз, создавая впечатление, что он не готов к бою, а расслабленно изучает пол. Очень обманчивое впечатление.

«Готова?» — спросил он акулу, затаившуюся у самой поверхности. Та ничего не ответила. Лишь блеснули ртутью ледяные, не умеющие выражать чувств глаза. Глупый вопрос. Она-то всегда готова…

Существо возникло перед ним внезапно, так быстро, словно не выскочило из-за трубы, а было вклеено невидимым монтажером в кинопленку. Вот перед Гензелем никого нет, и вот уже стоит оно — сутулое, обросшее грязно-серой шерстью, со свисающими до пола руками, увенчанными когтями, тяжелыми и кривыми, как лезвия плуга. Лицо — странная пародия на человеческое, с искаженными и пугающими чертами. Челюсть необычно широка и тяжела, а нос, напротив, вдавлен в лицо, почти плоский. Больше сходства с обезьяной, чем с человеком. И сходству этому не мешает даже нелепая, почти человеческая борода, торчащая пучком жесткого серого волоса.

Цверг. Вечно голодная тварь.

Кровожадный подземный карлик.

Он бросился на Гензеля молча, без рыка и возгласа. Десятилетия охоты в подземельях, где эхо может превратить в громкий отзвук даже шелест песка под ногами, научили его убивать тихо. От Гензеля его отделяло лишь три или четыре шага. И цверг не намеревался терять времени.

Он метнулся вперед — одним мягким движением, по-крысиному, и тоже совершенно беззвучно, растекся по воздуху серой молнией. Это у него тоже вышло очень ловко. Никаких высоких прыжков, никаких лишних движений. Мгновенно, пока противник не успел отреагировать, ударить всем весом его в живот, перевернуть и немедля полоснуть когтями по незащищенной плоти, вскрывая ее крест-накрест, выпуская наружу сладкий и горячий человеческий сок…

Гензель увидел глаза цверга и на краткий миг, измерить который не способен даже самый точный королевский хронометр, вгляделся в них. Глаза были золотистыми, почти огненными, и в них не было ничего человеческого. Животная ярость, упоение боем и предвкушение крови. Это существо желало разорвать Гензеля на дюжину кусков, чтобы потом, урча от наслаждения, пожирать их, перемалывая кости огромными желтоватыми зубами. Не человек — лишь жалкая, уродливая и голодная его копия.

Мозг цверга, неразвитый и слишком просто устроенный, не был способен на долговременное тактическое планирование. Но у него было то, что отличает всякого хищника: интуитивное и безошибочное чутье зверя. Он ожидал, что Гензель в попытке уклониться отступит в сторону или попятится. Он был готов к этому. Ни одному человеку не уклониться от когтей цверга, когда тот совершил свой бросок. Цверг знал, что последует за этим. Хруст слабых человечьих костей, затухающий вскрик и…