Конец 50-х годов был трудным для художницы, но к 1960 году она несколько оправилась и от болезней, и от любовной драмы. Она много занимается теперь гравюрой и коллажем, сближается со многими французскими поэтами и писателями, чьи тексты она вплетает в свою живопись. Особенно близко сдружилась Старицкая с известным французским писателем Мишелем Бютором, книги которого она не раз оформляла и который посвятил ей поэму «Песня для глухонемого Дон Жуана».

Анна Старицкая писала большие абстрактные полотна, причем любила включать в картины русские и французские тексты, отдельные буквы и знаки. Вот как писал об этом ее пристрастии знаток русского авангарда Жан-Клод Маркаде: «Фрагменты текстов очень часто употребляются в живописной композиции. При этом художница прибегает к разнообразным сочетаниям: то пишет буквы кистью и тушью, то использует типографические литеры разного формата, распределяя их в вольной композиции. Часто встречаются стихи французских поэтов, но есть и композиции, где основным элементом является русская каллиграфия стихов…».

Ж.-К. Маркаде приводит в качестве примера работу, в которой Старицкая соединяет с живописью отрывок из стихотворения Марины Цветаевой:

Отрывок с чернокнижием, чертом и колдуном появился у Старицкой неслучайно: она обожала волшебников, магию, знахарей, оборотней, старые русские заговоры. Среди названий ее главных работ и оформленных ею книг наткнешься на такие, как «Заговор Оборотня», «Алтарь знахарей», «Магия», «Заклинатели злых духов», «Потаенная месть»…

Иные из книг, сделанных Старицкой, имели необычную форму, скажем форму коробки, настоящие «книги-объекты» (как книга «Отпуск», сделанная в двух экземплярах, или «Книга Знахаря», сделанная в одном экземпляре). Понятно, что в такой книге все исполнено художницей: не только иллюстрации, но и подбор бумаги (чаще всего изготовленной из тряпок), дерева, металла, обложки. Коробка-поэма Бютора вышла даже с набором грампластинок и автографов.

Здесь невольно вспоминается имя Зданевича, занесшего этот промысел из знойного Тифлиса, да имя его найдешь и в перечне книг Старицкой — «Бригадный Ильязда» (в переводе поэта Гийевика, 1980 год).

Среди уникальных книг Анны Старицкой многие выпущены были ею по-русски, например вышедшее в 1969 году в 25 экземплярах «Слово о погибели русския земли» с гравюрами на дереве и на линолеуме (текст, найденный в рукописи XV века в монастыре и относящийся, видимо, к XIII веку).

Для художницы-авангардистки Старицкой, увлеченной коллажем, первостепенную роль играет фактура. Ее отношениям с фактурой посвятил (в «Русском альманахе» З. Шаховской) вдохновенную страницу ученый-искусствовед Ж.-К. Маркаде. Вот что он пишет: «Являясь наследницей всех исканий и новых достижений „русской школы“ в первой четверти XX века, она органически относится к тому всеобщему течению, которое после второй мировой войны переосмыслило роль и функцию живописного искусства и является одним из его прямых выразителей. Из этих двух источников вытекает у Старицкой внимание к живописному как таковому, независимо от употребляемого материала… „Картина“, „холст“ в таком виде, в каком мы их знаем, и в таком виде, в каком они установлены в веках, исторически датированы. Живописное же существовало до них и будет существовать после них».

И дальше — еще о Старицкой и ее коллажах: «…ее живопись выявляет всю вибрацию земных ритмов… С ней мы погружаемся в геологические слои земли. За банальными явлениями она обнажает своими заклинаниями и колдовством остов мира, она роет, бороздит, копает материю…

Ее серия коллажей, посвященных колдунам, не является условной демонологией, это настоящее измерение, подлинное обнажение нашего бытия, это фантастический пейзаж, в который вливаются неопределенные контуры человеческого тела… но никогда полностью не сливаясь с ними… Творчество Старицкой соединяет инстинктивный лирический пафос с твердостью письма и почерка, придающим ее живописным знакам богатую многогранность смыслов…».

С конца 40-х и особенно с начала 50-х Анна Старицкая регулярно выставляется в Париже и проводит множество персональных выставок.

Антиквар из Ниццы месье Жак Матарассо до сих пор вспоминает успех совместной выставки Анны Старицкой и Мишеля Бютора, которую он провел в своей галерее тридцать лет тому назад, в 1975 году.

Надо сказать, что выставки работ Анны Старицкой нередки в Париже и нынче, через четверть века после ее смерти. Могила ее — на Монпарнасском кладбище, где упокоилось немало ее русских и французских друзей.

* * *

Пожалуй, из всех русских художников-аристократов самая короткая художественная карьера выпала на долю графа Святослава Малевского-Малевича. Девятнадцати лет от роду (будучи студентом Сорбонны) он занимался живописью в парижских академиях Гран Шомьер и Жюльен, но только сорока пяти лет от роду впервые решился выставить свои картины. И начал выставляться вполне успешно, но вскоре вернулся на два года (на высоком посту в Москве) к дипломатической карьере, которая начиналась в войну в Лондоне и от которой, похоже, не было ему избавления до смертного часа.

Пятнадцатилетним подростком Станислав Малевский-Малевич покинул Россию и уехал с отцом, русско-польским аристократом, статским советником Святославом Малевским-Малевичем, в Югославию. Там юный кадет Донского корпуса продолжал образование на филологическом факультете Белградского университета, а девятнадцати лет от роду уехал в Париж и поступил на физико-химический факультет Сорбонны. Он усиленно занимался живописью, но, вероятно, в ущерб и науке, и живописи увлекся политикой и познакомился с такими корифеями евразийского движения, как князь Николай Трубецкой и философ Лев Карсавин. Последний, как известно, занимал, как и вся кламарская группа евразийцев, вполне пробольшевистскую позицию.

Женившись в 1926 году на княжне Зинаиде Шаховской (сохранявшей и в зрелые годы свою девичью фамилию, не сохранившей девический титул, но весьма неточно называемой окружающими — из почтения к ее годам и занимаемой ею редакторской должности — «княгиней Шаховской»), Малевский-Малевич уезжает служить в Бельгийское Конго, а два года спустя возвращается с женою в Брюссель и получает бельгийский паспорт. Он не оставляет политической деятельности и в 1931 году выступает одним из организаторов брюссельского съезда евразийцев.

С началом войны и немецкой оккупации С. С. Малевский-Малевич добирается в Лондон и, вступив там в бельгийский отряд английской армии, получает пост в эмигрантском Министерстве иностранных дел Бельгии. После войны он служит в бельгийских посольствах в Израиле и в Швейцарии, 1956-й год проводит на ответственной должности в бельгийском консульстве в Москве, а последние девять лет жизни (до 1973 года) занимает какую-то вполне дипломатическую должность в парижской газете «Русская мысль».

Если учесть, что уже и после инфаркта, настигшего его в 1960 году и затруднившего его отношения с живописью и с маршанами, Малевский-Малевич писал мало (хотя и выставлялся еще там-сям до 1964 года), то на чисто художническую жизнь у него выпало в жизни не так уж много времени, да и картин он написал за тридцать пять лет занятий живописью не так много, как, скажем, де Сталь за последние два года своей жизни. И все же его абстрактные полотна и картины в стиле «преображенной реальности» не остались вовсе уж незамеченными галереями («Вье Коломбье», «Стребель», «Андре Морис», нью-йоркская галерея «Норваль») и критикой, особенно в ту пору, когда он от абстракции вернулся к фигуративной живописи. Известный французский писатель Эрве Базен писал в предисловии к каталогу первой парижской выставки Малевского-Малевича: «Малевский, после длительного периода абстракции, ее переварил. Ему хочется удовлетворять зрачок, а не мозг. Он создал целый мир холмов, обрывов, городов, увиденных с птичьего полета и преображенных светом…».