Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я повернулся, собираясь пойти вниз по дороге, и увидел знакомую фигуру. Навстречу, издали рассматривая дом, поднимался тот пожилой мужчина, с которым мы вместе завтракали.
— Герр Форлауфер!
Он пришел в замешательство.
— Откуда вы меня знаете?
— Мы познакомились утром в отеле.
Он улыбнулся. Может быть, вспомнил? Впрочем, это вряд ли имело для него значение. Он ведь даже не поинтересовался, как меня зовут.
Я все еще закрывал ворота.
— Роберт Луис Стивенсон часто жил в этом доме.
— Знаю. Я потому сюда и приехал.
Этого человека ничем невозможно было удивить.
Он не спеша продолжал свой путь, заметив на ходу:
— К вершине холма ведет чудесная тропинка.
Похоже, он указывал туда, где выстроились в ряд кривые деревья. Никакого холма там не было и в помине, виднелись только разрушенная местами стена да две овцы. Обе нестриженые, они выглядели чересчур тепло укутанными и словно от этого еле передвигали ногами.
Чтобы доказать его ошибку, я последовал за ним. Да и делать мне больше было нечего. То, что я искал, я нашел. Быть изгнанным из дома Стивенсона подозрительной шотландской мамашей, защищающей своих ребятишек и свой телевизор, все-таки лучше, чем если бы мне позволили войти и совершить осмотр изуродованного жилища.
Форлауфер шел впереди. Метров через сто он свернул с дороги на узкую тропку: в конце ее, как он и сказал, высился холм.
— Не возражаете, если я и дальше пойду с вами?
— Разумеется нет, — ответил он, правда, с полным, по-моему, безразличием.
— Вы упомянули, что жили в Африке и писали о ней книги.
Он снисходительно улыбнулся.
— Ни одну из них вам не удалось бы прочитать. Они не переведены на английский, хотя их немало. Одной из первых была книга о школе для девочек в Кении.
— В Кении не слишком много школ для девочек, — сказал я. И собирался добавить, что знаю почему: потому что сделал то же самое, написал книгу о том же.
— Эта школа была в Эмбу, — сказал мой спутник.
— Она и теперь там.
Он не слушал. Он медленно шагал по тропинке, выбирая, куда поставить ногу, и говорил — тихо, безостановочно, с легким удивлением, как говорят о далекой молодости старики. В его голосе ощущалась и некоторая отстраненность — будто он вел речь о ком-то другом.
— Я написал еще два романа, а потом уехал в Сингапур, — рассказывал он. — Если слишком долго сидишь в Африке, происходит некое превращение: ты становишься «белым человеком». Африканцам надо позволить самим решать свои проблемы. Я понял: мне здесь не место. Да и увлекся Сингапуром.
— И я потому туда и поехал, — признался я. — Мне захотелось написать о нем. — Слышал ли Форлауфер мои слова? — И я действительно написал. Целый роман.
— Сингапур меня разочаровал, — раздалось в ответ.
— Вы что-нибудь там написали?
— Мне надо было содержать семью, — вздохнул он. — Я был молод. И в те времена мог сочинить роман за полгода, даже за меньший срок. Я написал книгу о старом Сингапуре — публичные дома, бары, улицы, дышащие похотью. Героем сделал человека из породы неудачников. Назови я его сводником, я создал бы о нем ложное представление.
— Отлично понимаю, — сказал я. — Моя книга о Сингапуре очень похожа на вашу. — «Если не точно такая же», — пронеслось у меня в голове, но я смолчал.
Он по-прежнему шел впереди; на этой узкой дорожке мы не сумели бы идти бок о бок. Да и вообще под ногами была просто борозда в траве, я подозревал, что ее протоптали овцы своими маленькими копытцами. Лица Андреаса Форлауфера я не видел и не имел представления, слышит ли он меня.
— Сейчас я уверен, что книга эта банальна. Главному герою пятьдесят лет. Когда я писал, мне едва исполнилось тридцать.
«Мне тоже», — подумал я. И произнес вслух:
— А я считал, вы писали книги о путешествиях.
Это он расслышал: разговор ведь теперь зашел о нем.
— Я их и писал. В большом количестве. Я жил ради путешествий. И всюду ездил на поездах.
— Неужели? — Я ускорил шаг, стараясь приблизиться к нему. — Стыд и срам, что эти книги до сих пор не переведены.
— Кому в англоязычном мире есть дело до литературы Восточной Германии?! Сегодня самого Томаса Манна не читают! А уж мои книжки… — Он резко взмахнул рукой, как бы отвергая саму идею. — Они, наверно, раздражают даже своими названиями. Ни одно из них по-английски не звучит правильно.
— Например?
— Буквальный перевод заглавия моей самой известной книги был бы: «Большой железнодорожный базар».
Я уставился ему в затылок. Мне страшно хотелось знать, не улыбается ли он сейчас, мерно вышагивая передо мной. Известно ли ему, кто я?
— Один американец написал книгу с таким же названием.
— Да, мне говорили, — кивнул Форлауфер. — Но я использовал его первым. Моя книга издана в Лейпциге в сорок шестом.
— А что вы делали дальше?
— Книга имела довольно скромный успех. Я продолжал писать романы. Ездил в Южную Америку. Проживал в Великобритании, немного там путешествовал.
«Проживал» — одно из тех безупречных и неживых слов, которые выдают иностранного студента.
— И продолжали писать?
— Воистину! — Еще одно словечко. — Роман о семействе из Гондураса. Место действия — Москитовый берег. И как название, по-моему, звучит неплохо. Роман, где события перенесены в будущее. Еще писал книги о путешествиях. По Китаю, например.
— А как насчет поездов?
— После книги о Китае про поезда я писать перестал.
Тропинка слегка расширилась. Я прибавил ходу, чтобы идти с ним рядом. Хотел видеть его лицо. Я ждал дьявольской усмешки. Однако он хмурился, крутизна подъема давалась ему нелегко, а от долгих речей появилась одышка. Если все, что я слышал, было издевательством, то он здорово притворялся, изображая полное бесстрастие.
Я спросил:
— А про что вы писали после того, как завершили книгу о Китае?
Я только что закончил свою книгу о Китае.
— Мои дети учились в университете…
— Два мальчика, — перебил я его.
— Да. Поэтому я путешествовал по свету вместе с женой.
— Я подумывал о том же самом.
Ему было плевать, о чем я подумывал. Он сказал:
— Ситуация моя изменилась. Я вернулся на тихоокеанское побережье и написал о себе. В английском нет слова «Bildungsroman»[85]. Потом написал о южном побережье Тихого.