Когда в этом регионе возникло земледелие — возможно, десять тысяч лет назад, вслед за резким изменением климата при расколе «Большой Австралии» и образовании пролива между Австралией и Новой Гвинеей, — оно, вероятно, возникло на западных нагорьях, используя местные разновидности таро и ямса. В некий более поздний период (если не изменится современное понимание скудных археологических источников), на более сухом западе с той же целью начали использовать медленно растущий клубень Pueraria lobata[668]. В болоте Кук уже девять тысяч лет назад существовали дренажные и отводные каналы и насыпные участки для таро[669]. Часто предполагают, что до появления одомашненных источников протеина эти поля давали только дополнение к продуктам охоты, но это меню могло расшириться и за счет деревьев и кустарников окружающих сухих склонов: в обществах, практикующих болотное земледелие, обычно не оставляют без внимания местные возможности возделывания сухих участков. В сочетании со свининой, бананами и сахарным тростником, которые, вероятно, начали использовать до второго тысячелетия до н. э. или в самом начале этого тысячелетия, болотная растительность становилась достаточной основой существования весьма многолюдного, но строго ограниченного местностью населения; дополнительное производство для ритуального обмена свиньями и другими продуктами поддерживало существование общин в равновесии.

Появление сладкого картофеля произвело революцию в новогвинейском земледелии: оно позволило перейти границы болотистых участков и освоить склоны, потому что заморозки, способные погубить сладкий картофель, случаются лишь на высоте 6500 футов, а вообще выращивание такого картофеля возможно до высоты 8000 футов[670]. Новая агрономия обеспечивала большие урожаи и позволяла кормить быстро возросшее население и поголовье свиней. Никто не знает, когда это произошло. Пока маршрут распространения сладкого картофеля не установлен, но это растение почти несомненно пришло со своей родины вместе с путешественниками из Нового Света или с Азиатского материка, где первые документированные свидетельства его появления относятся к XVI веку; на протяжении двухсот пятидесяти лет нет никаких доказательств его более раннего появления, а в некоторых местностях начало его возделывания относится к еще более позднему периоду[671].

Рост населения и споры из-за участков земли превратили высокогорья в арену войн. Изоляция и пересеченная местность создали здесь самые раздробленные в мире общины. «Мы думали, кроме нас и наших врагов, никого не существует», — сказал в 1980-е годы старейшина племени кеговаги ученому-интервьюеру, когда его попросили вспомнить о жизни до контактов с внешним миром[672]. Антропологов очень тревожило явно непродуктивное насилие, типичный метод общения соседних племен; степень этого насилия казалась беспрецедентной. Объяснения давались разные: источник протеина для воинов-каннибалов; «адаптивная» реакция на социальные нужды, такие как племенное единство; потребность осуществлять произвольно понимаемое правосудие; это насилие называли «порочным кругом, из которого нет выхода» — мрачным следствием традиции мщения, не знающей разумных границ, и проклятием культуры, в которой молодые люди живут в общих помещениях, где процветает стадный инстинкт[673]. Культуры высокогорий Новой Гвинеи не подаются обобщению; здесь существует тысяча различных языков, и большинство местных жителей никогда не выходит за пределы своего племени, за исключением особых собраний для обмена невестами; но у всех племен существует общая система ценностей, в которой страсть ведет к контактам, а горе утоляется насилием[674].

Судя по знаменитому среди антропологов инциденту, такие же мрачные тенденции в культуре зафиксированы у охотников за головами племени илонгот в Ренато-Розальдо: «гнев, рожденный печалью, — сказали местные жители ученому, — заставляет человека убивать, потому что ему нужно место, «куда поместить свой гнев»[675]. Насилие ради насилия ценилось гораздо выше, чем нам хотелось бы думать. Среди охотников за головами племени дживаро в Эквадоре постоянную атмосферу ужаса поддерживает вездесущий культ мести. В молодых людях искусственно вызывают порывы к самоубийству, для чего их кормят галлюциногенами, а войны с соседями не имеют ничего общего с территориальными претензиями, потому что дживаро презирают земли соседей[676].

В результате возникает сложный, полный соперничества мир, близкий к «состоянию природы», каким его себе представляли устаревшие теории социальных контактов. Не совсем верно будет утверждать, что на высокогорьях Новой Гвинеи рука каждого человека поднята против соседей; но непрерывное, технически неизобретательное насилие крошечных общин, направленное друг против друга, заставляет считать эту цивилизацию неудовлетворительной, не способной обеспечить безопасность жизни, необходимую для уверенности в будущем. После грандиозного прорыва к всеобщему благу, сделанного девять тысяч лет назад, общины высокогорий Новой Гвинеи словно остановились в своем развитии.

Вот что происходит с народами, лишенными стимулов к дальним контактам. Горцам не приходилось отражать вторжения захватчиков, у них не было обмена идеями с партнерами по дальней торговле, не было потребности в усовершенствовании технологии, не было соперничающих цивилизаций. То, что горцы оставались почти неизвестными цивилизациям с равнин (см. выше, с. 336), вероятно, есть одно из следствий изолированности их окружения. Поэтому высокогорные цивилизации лучше классифицировать по степени их изолированности, чем по высоте местности или по другим внутренним характеристикам среды их обитания. Если Новая Гвинея представляет случай крайней изоляции, великие высокогорные цивилизации Африки находятся посередине шкалы: недоступность высокогорий здесь смягчает существование узких коридоров, дающих доступ к морю.