В этот именно момент из-за соседнего столика один из этих быков внятно и громко произнес:

— Ты погляди, Репа, какая краля у этого старого козла!

А она действительно была лет на двадцать его моложе. Он замолчал, побледнел и сжал зубы. Пригубил бокал, но на них не оглянулся. Мне стало не по себе. Еще когда они входили, развязно, по-хозяйски, в золотых цепях и коже, распихивая по пути стулья, мне стало как-то неуютно в этом бандитском ресторане, хотя я и был изрядно навеселе. Я все-таки надеялся, что они как-нибудь станут веселиться между собой, отдельно от нас. Они же, как назло, сели по соседству, придвинули еще один стул, потому что их было четверо. Четверо здоровых лбов, которые чувствовали себя здесь королями.

Признаюсь, я не умею драться. И слава Богу! Все мои драки с Рожневым или с Цейхгаузом, или с Верещагиным кончались тем, что мы валились на пол, не причинив друг другу ни малейшего вреда, нас быстро разнимали и мы пили мировую. Если бы мы умели драться по-настоящему, было бы очень плохо. А мы и синяка друг другу не поставили, несмотря на то, что дрались регулярно каждую пьянку. Так, пара оторванных пуговиц на рубашке — вот и весь ущерб от наших схваток. Теперь же я очень пожалел о том, что в детстве не ходил в секцию бокса, а тратил понапрасну время в кружке живописи и лепки. На всякий случай я как бы ненароком потрогал за горлышко пустую бутылку из-под шампанского. Какое-никакое, а оружие самозащиты.

За соседним столиком громко матерились. Мне думается, нарочно громко, чтобы досадить им. Они рисовались перед его красавицей. Как подвыпившие подростки… Потом один из них встал и направился к их столику. Здоровый, подлюка. Стриженный коротко и как-то квадратно. У них мода такая, знак отличия от всех других людей. Он бесцеремонно взял пустой фужер, налил туда шампанского из чужой бутылки и насильно чокнулся с его красавицей.

— За любовь! — сказал он и выпил залпом. — А ты живи пока, — он похлопал его по плечу. Даже не похлопал, а потрепал как-то очень обидно и вернулся к своим. Из-за соседнего столика раздался дружный хохот, ржанье…

Мой сосед промолчал. И правильно сделал, я думаю. Надо было как-то выбираться отсюда. И его красавица сказала:

— Прозоров, давай уйдем отсюда, мне здесь не нравится…

Еще бы ей здесь нравилось. Мне лично все здесь очень не нравилось. Моя барышня сидела спокойно, как будто ее ничего не касалось. Я налил большие стопки водки и, не дожидаясь, пока она возьмет стопку в руку, выпил одним махом. И тут же налил вторую. Честно говоря, я струхнул.

— Нет, Ада, — ответил ей сосед. — Нельзя уходить так вот…

Я выпил еще одну стопку и не стал закусывать. Мне хотелось преодолеть робость. А он наклонился ко мне от своего стола и тихо начал говорить. Честно говоря, я и тут немного сподличал. Мне показалось, что невыгодно вот так сидеть, как будто мы близкие друзья. Бандиты могли подумать, что мы с ним заодно, а я ведь его в первый раз видел. Поэтому я чуть-чуть отодвинулся. Чуть-чуть, чтобы он не подумал, что я его предаю.

— Эта порода самая гнусная, — говорил он мне.

Я слушал его через слово и как-то отчужденно. Ко мне-то они не лезли и мою девицу не трогали. На меня они просто не обращали внимания, я был для них ничто, ноль. Скорее всего, девка эта была из их круга, подсадная утка. Напоить вот такого лоха, подхалтурившего художника, отвезти на свою малину, отобрать деньги и выставить пинком под зад. С Цейхгаузом это уже случалось, хоть он и пьет разумно.

Так что задним числом я могу вздохнуть облегченно — мне очень даже повезло. Кой черт вомчал, тот и вымчит, как говорится…

Но все-таки лучше бы я был посмелее. А то теперь вот терзает совесть. Знать бы наперед как дело сложится, конечно, я был бы посмелее. Я был бы просто храбрец. Как-то так с детства повелось, что храбрецом я не был никогда. Разве что в драках с Цейхгаузом, да и то пьяный. Лучше бы я с детства смелость вырабатывал…

Как же они над ним измывались! Был бы я попьянее, непременно не выдержал этих хамских издевательств и бросился в драку. И лежал бы теперь в морге. Но все-таки я попробовал на ощупь горлышко бутылки. Еще две-три рюмки, и я бросился бы на них. Конечно, если бы они оставили его и стали задирать меня. Но меня-то они не трогали и даже не взглянули ни разу. Я для них был ноль. Метр семьдесят, борода… Конечно, я сподличал, когда перестал с ним разговаривать. Удивительно то, что он был спокоен до конца. Бледнел все больше и больше, но был спокоен. Вот, черт подери, выдержка! Бывают же люди… Думаю, он не врал на счет своей военной службы и на счет Африки. Думаю, что не врал и тогда, когда, поглядев на меня внимательно, усмехнулся и сказал напоследок:

— Я их вычислял и уничтожал, как насекомых. При всяком удобном случае…

Он не рисовался, он был самим собой. Если бы я, к примеру, стал корчить из себя крутого и храбреца, меня бы мигом раскусили. В лагерях это, кажется, называется “бить по ушам”. Это когда кто-нибудь пытается выдать себя за нечто лучшее, чем он есть на самом деле, но потом не выдерживает роли. Человек не может долго выдержать разлуки с самим собой…

А она все тянула его за рукав. Было видно, что и она отчаянно трусит. Эти-то быки действительно были страшны. Тупы и страшны. Такие убивают не испытывая особенных эмоций. Именно как насекомые.

И все-таки я еще не вполне доверял ему. Он и пикнуть не посмел, когда один из этих четверых, самый маленький, а потому, вероятно, и самый вредный и злой, подошел и вылил ему на голову полфужера томатного сока. Ну и гогот поднялся за соседним столиком… Он стерпел и молча стал вытираться салфеткой. Я к тому времени уже почти допил свою отравленную водку, но пьянел слабо. Нервная была обстановка.

— Ладно, — сказал он каким-то придавленным голосом. — Надо убираться отсюда. Ты, Ада, иди подгони машину к выходу. Я приду через минуту…

Она поглядела на него с жалостью и мне показалось с легким презрением. Томатный сок все-таки… Какая уж тут серьезная любовь…

Она встала и быстро пошла к выходу. Один из этих четверых, маленький и вредный, поднялся было ее перехватывать, но тут сосед мой решился на отчаянный поступок. Он сам пошел к ним, как кролик. Он тоже был невысокого роста. Выше меня, конечно, поплотнее, пошире в кости.

— Братва! — сказал он почти с отчаянием, присаживаясь к ним за стол на краешек стула. — Позовите-ка официанта. Надо выпить мировую…

С этими словами он вытащил несколько сотенных бумажек. Долларов. Я мельком оглядел всех четверых. Заинтересованное презрение явственно читалось в выражении их лиц, иначе не скажешь. Все-таки они его достали. Все-таки они его раскололи на эти зеленые.

— Бутылку шампанского! — сказал он, этот Прозоров.

Или мне так почудилось? Прозоров перебирал в руках свои доллары, отложил одну купюру в нагрудный карман пиджака, а какие-то бумажки протянул одному из быков, рыжему и конопатому. В зале стало как-то очень-очень тихо, слышно было, как где-то за стеной позвякивают в мойке тарелки. Рыжий молча принял деньги, недоуменно стал их разглядывать.