— Она меня не порадовала.

— Что делать? — спросил Фишл, побледнев.

— Придется ей ехать в Отвоцк. В санаторий Барабандера.

Нюня почесал бороду. В голову лезли неподобающие мысли. Хорошо, что Фишл богат; он сможет взять на себя расходы. Да и ему с его планами относительно Брони Грицхендлер отсутствие Адасы только на руку. Чтобы отогнать эти эгоистические мысли, он поспешил проявить родительскую заботу:

— Скажите, дорогой доктор, это не опасно, так ведь?

— Важно остановить процесс вовремя, — уклончиво отвечал доктор Минц.

Он надел пальто и плюшевую шляпу, закурил сигару и вышел, не дожидаясь, пока ему заплатят за визит. Про Адасу ему все было известно. До него рано или поздно доходили любые слухи. Фишл вышел вслед за ним на лестницу и вложил ему в руку банкноту.

— Скажите, доктор, и сколько же времени ей придется там пробыть?

— Может, год, а может, и все три, — угрюмо отвечал доктор Минц. — Дали вы маху, а?

— Господь с вами!

Фишл вышел проводить доктора Минца до подъезда. «Дал я, видишь ли, маху, — повторил он. — С чего это он взял? Эти ассимилированные евреи полагают, что сердце в груди бьется только у них».

Он проводил взглядом поворачивающий за угол экипаж. Потом дернул себя за пейсы и прикусил губу. Адаса обманула его, опозорила, однако перестать ее любить было не так-то просто. «Несчастное создание, пропащее и для этого, и для загробного мира, — размышлял он. — Но, очень может статься, в глазах Всевышнего она — существо более ценное, чем правоверные евреи, в своем роде чистая душа. Кто знает, чьи грехи она призвана искупить? Быть может, она — сосуд для духа какого-нибудь святого человека, чье очищение ей выпало осуществить?»

Пока он поднимался вверх по лестнице, решение созрело: он никогда, ни при каких обстоятельствах, с ней не разведется. Он будет всячески поддерживать ее, позаботится о том, чтобы она исцелилась. С Божьей помощью она поправится и изменит свои нелепые представления о жизни. Он вошел в квартиру и направился в комнату Адасы.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо…

— Доктор Минц считает, что тебе придется ехать в Отвоцк. Тебе нужен свежий воздух.

— Мне теперь ничего не нужно.

— Не говори так. С Божьей помощью ты встанешь на ноги. Я буду за тобой ухаживать. Ты, слава Богу, среди своих.

— Но почему? Что я тебе хорошего сделала? — На лице Адасы было написано искреннее недоумение. Глаза Фишла за блестевшими стеклами очков улыбались. Щеки горели. «Неужели он до сих пор любит меня? — недоумевала она. — Кто же он, этот человек, за которого я вышла замуж? Разве этому его учит Талмуд? Ведь говорят же талмудисты, что женщина — одна из самых ничтожных созданий Господа».

Сразу после тридцатидневного траура Адасу отвезли на поезде в Отвоцк. Фишл ехал вместе с ней в вагоне второго класса. В руках у Адасы был том в черном кожаном переплете — «Гимны к ночи» Новалиса. Доктор Барабандер, владелец санатория в Отвоцке, уже получил сообщение от доктора Минца и приготовил своей пациентке комнату. Сразу после приезда Адасу уложили в постель. Дверь из ее комнаты вела на веранду. На соснах лежали шапки снега. С карнизов свисали сосульки. Птицы щебетали так, будто было лето. Опускаясь за горизонт, зимнее солнце отбрасывало на обои лиловые тени. Фишл уехал. Медсестра повесила на спинку кровати температурный лист и вложила термометр Адасе в рот. Как же хорошо здесь, вдали от Варшавы, от семьи, от кладбища в Генсье, от лавки Фишла, от папы! Интересно, что делает сейчас Аса-Гешл? Вспоминает ли ее? Где он? В каких казармах, окопах? Какие ему угрожают опасности?

Адаса уснула, но среди ночи вдруг пробудилась. Мороз разукрасил окна цветами. Луна пробивалась сквозь тучи. Мерцали звезды. Небеса же оставались неизменными. Что было им до ничтожных страданий на крошечной планете по имени Земля? И тем не менее Адаса вознесла им молитву на польском языке: «Господи, прибери душу моей матери под Свои милосердные крыла. Убереги моего любимого от голода и опасностей, от недуга и смерти. Ибо кто, как не Ты, вложил любовь в сердце мое».

На мгновение она замерла, все ее чувства были напряжены до предела.

«Мама! Ты слышишь меня? Ответь мне!»

Вместо ответа покойной матери до ее слуха донесся перестук вагонов товарного поезда. Огни паровоза на какое-то мгновение выхватили из темноты сосны, и Адасе показалось, что они уносятся вдаль вместе с поездом.

Однажды, когда Копл сидел, попыхивая папиросой, у себя в конторе, открылась дверь и вошел Фишл. Он поздоровался с Коплом, вытер замшевой тряпочкой запотевшие очки и спросил:

— Вы сейчас заняты?

Копл ответил на приветствие и предложил посетителю сесть. Фишл присел на край стула.

— Как идут дела? — начал он.

Копл выпустил облако дыма прямо Фишлу в лицо.

— Чьи дела? Мои или ваши?

— Семейные.

Копла подмывало сказать: «А вам-то какое дело?» Вместо этого он ответил:

— Нет никаких дел. Все — в прошлом.

— Беда в том, что семье нечего есть и нечего носить. И говорю я не только про своего тестя. Все остальные в том же положении. Царица Эстер овдовела, и теперь ей приходится содержать целый выводок детей. Они и в самом деле голодают.

— Этого вы могли бы мне не говорить.

— Дядя Натан — бедный человек, нищий, можно сказать. У Пини нет ни гроша. Абрам не знает, когда он поест в следующий раз.

— Можно подумать, что для меня все это новость.

— Что-то же нужно делать.

— Вот и делайте.

— Необходимо во всем разобраться. Ведь отец моего тестя, упокой Господи его душу, состояние оставил солидное.

Копл с трудом справился с желанием схватить Фишла за воротник и спустить его с лестницы.

— Что вам надо? Выкладывайте, и покороче.

— Возникает немало вопросов. Почему, например, имущество до сих пор не поделено?

— Я что вам, отчет должен давать?

— Упаси Бог! Но почему они должны терпеть нужду, если что-то можно предпринять? Я слышал, что Мускату принадлежит земля в Воле и городские власти хотят построить там трамвайное депо. Если дело обстоит именно так, к чему тянуть? Все лучше, чем ничего.

— Лично я ничего не имею против.

— Мой тесть — не предприниматель. Пиня непрактичен. Натан болен. Что же до Перл, то у нее свои собственные средства и судьба семьи ей безразлична. По существу, у нас нет человека, который бы все держал в своих руках.

— Вот и держите, раз вам так хочется.

— А конторские книги? Счета давно не ведутся.

— Бухгалтер ослеп.