Неправильно думать, будто Вольтер тянулся к сильным мира сего, ища материальной поддержки. Нет, он не нуждался в содержании, владел четырьмя имениями, ткацкой фабрикой, часовыми мастерскими, был богат и давал взаймы герцогам. Да и кто сказал, что интеллектуал непременно должен быть беден? Напротив, материальное благополучие делает его независимым.

Есть еще один очень непростой вопрос, связанный с личностью Вольтера. Его многие принимали за безбожника, что, конечно, неверно. Он ненавидел церковь как организацию. А о Боге писал, например, так: «Я хочу любить этого Бога. Я ищу в нем отца. Мне же показывают тирана, которого мы должны ненавидеть». Смело! Очень смело, особенно если учесть, что еще недалеко было прошедшее тысячелетие Средневековья. Вольтера возмущало то, что церковь создает образ Бога, который соответствует ее интересам, позволяет владеть душами людей, держать их в цепях. Ему были близки такие люди, как Рабле, Монтень — не грубые безбожники, а истинные философы.

В 1754–1778 годах Вольтер жил на границе Франции и Швейцарии, в имении Ферне. Это было очень разумно. В случае опасности во Франции он мог скрыться в Швейцарии, а в случае опасности в Швейцарии, где был свой, кальвинистский фанатизм, можно было вернуться во Францию.

В этот период он написал свои великие произведения: «Опыт о нраве и духе народов», «Эдип», «Кандид», «Орлеанская девственница». И хотя он неуважительно изобразил Жанну д’Арк — славу Франции — как куртизанку, это не следует понимать упрощенно. «Орлеанская девственница» — это задиристый, молодой еще протест против церковного лицемерия. Посланницу Божью церковники сжигают. Вольтера это глубоко возмущает. Кстати, это произведение любил и переводил на русский язык Пушкин. В его «Гавриилиаде» заметно прямое влияние Вольтера. Вообще Пушкина многое роднит с Вольтером.

Поместье Ферне, где жил Вольтер, стало местом паломничества мыслящих людей. Туда ехали за мудростью, как потом в России ехали к Льву Толстому. Вольтера называли Фернейский Патриарх. Наверное, в эти годы он вполне удовлетворил свое честолюбие и страстную жажду разрушения сословных перегородок.

Человек, чье сочинение «Философские письма» было, как в Средние века, сожжено на костре по приговору церкви еще в 1733 году, стал символом свободы мысли и духа. А ведь до начала Французской революции оставалось еще полвека! «Я — поборник Истины, но не мученик», — говорил Вольтер и продолжал писать дерзкие вольнолюбивые произведения, часто под псевдонимами. Специалисты насчитали их примерно 150.

При этом публика, как правило, догадывалась, кто истинный автор.

С годами в нем проявилось нечто совсем новое. Немолодой уже Вольтер стал интересоваться жизнью простых людей, которая никогда прежде его не волновала. Он, например, прославился своим выступлением по делу Каласа, зверски замученного и казненного еврея, которого в 1762 году в Тулузе обвинили в том, что он убил своего сына, собиравшегося перейти из иудаизма в католичество. На основании этой версии, Каласа колесовали и сожгли на костре. Это был пример ярчайшей религиозной нетерпимости. И сердце Вольтера вдруг загорелось. Он добился посмертной реабилитации Каласа. Ради чего? Ради такого трудноуловимого, но великого понятия, как принцип.

Вольтер всегда искал справедливости. В его философских письмах много умнейших, ироничнейших наблюдений. Он пишет о том, как мало в мире справедливости и как она нужна. И в повести «Кандид» говорится: «В мире разлито так много несправедливого, так много болезненного, что, может быть, в конце концов это и есть высшая справедливость — научиться философски не драться». Так что, доживи он до Французской революции, он вряд ли стал бы ее активным участником.

Но его начало волновать, что народ голодает. И он пользовался своим авторитетом для того, чтобы крестьянам хотя бы в его округе оказали какую-то материальную помощь, организовали раздачу хлеба. Можно сказать, что он нравственно вырос вместе со своей невероятной славой.

Вольтер был великим насмешником. В «Кандиде» он упоминает некоего губернатора, видимо вымышленного, Дона Фернандо: «Этот вельможа отличался необыкновенной надменностью, как и подобает человеку, носящему столько имен. Он говорил с людьми столь высокомерно, так задирал нос, так безжалостно повышал голос, что у всякого, кто имел с ним дело, возникало сильнейшее искушение поколотить его». Здесь отразились самые чувствительные точки натуры писателя, который не приемлет злобы, раздражительности и ни на чем не основанного высокомерия.

В старости он знаменит, богат и моден. О нем рассказывают анекдоты, его имя связывают с разными женщинами, обоснованно или необоснованно. Чаще, наверное, обоснованно. Считается модным побывать у него и потом об этом рассказать. А он продолжает писать и думать.

У него поразительное здоровье. Он с рождения считался очень чахлым ребенком — и дожил до 84 лет. В 1778 году решился приехать в Париж. Это событие описывает Д. И. Фонвизин, который был его свидетелем: «Прибытие Вольтера в Париж произвело точно такое в народе здешнем действие, как бы сошествие какого-нибудь Божества на землю».

Было представление новой драмы Вольтера «Ирина». Устроили такую колоссальную овацию, которую в русских дореволюционных изданиях называют апогеем или триумфом. Театр переполнен цветами, цветы на улице, актеры после представления выносят на сцену мраморный бюст Вольтера и надевают на этот бюст лавровый венок. Кто-то из артистов кричит, чтобы прекрасные девушки поцеловали и обняли Вольтера. И они это сделали.

Можно сказать, что Вольтер умер от восторга. Не прошло и трех суток, как он скончался на пике своей всемирной славы. Была молва, видимо обоснованная, что Вольтер перед смертью принял причастие и объяснил кому-то из близких: «Ну что ж! Здесь такие обычаи; если бы я умер на берегах Ганга, я бы, умирая, держал за хвост корову». Он всегда умел все рационально и иронично объяснить.

Похоронить его в Париже не разрешили: все-таки грешник. Тело отвезли в Шампань, в деревню Ромильи, где нашли священника, которого с трудом уговорили предать его земле по христианскому обряду. Во время революции прах торжественно перенесли в Пантеон, но в 1814 году, во время очередных трагедий после наполеоновских войн, останки были потеряны, развеяны по ветру. Но великую славу Вольтера уже не развеешь!