И когда в далекой моей юности – пришел Чехов и показал, что героизм и подвиг не только в Америке, в Индии, не только в срыве «существующего порядка», не в опускании «на дно», а именно они имманентны самой жизни, казалось бы, такой простой и бескрасочной, но такой сильной, подлинной, настоящей русской жизни…

Литература человечества рисует нам картину, как тот или другой народ ловит свою голубую птицу Счастья, но ни у одного народа не оказывается эта птица Счастья столь близкой, как у русского народа.

Русский верит в существование Великой Правды, великой святости, великой честности с собой и с другими, верит в то, что эта правда и эта святость не там где-то, за горами за долами, за великими морями, но вот тут, здесь рядом… Потому то русское общество и тоскует той великой «чеховской тоской», что тоскует только тогда, когда чуют, что то, о чем тоскуют – где-то тут рядом!.. О том, что недостижимо – не тоскуют… И ни один другой народ, а только русский – не мог так хватать в своем сердце именно это великое веяние правды. И воплощение этой правды – есть русская культура.

Беззлобно, безнапорно, но сурово и прямо по существу говорил Чехов свои слова, абсолютно безропотные и нужные. Но он видел, что на этом пути культуры лежит много, очень много испытаний…

– Москва – город, которому придется много страдать! – говорит Ярцев, – глядя на утренний Алексеевский монастырь, когда они с приятелем, бессонные бредут с дач в Москву.

– Почему? – спрашивает тот.

– Так. Люблю я Москву! – отвечает Ярцев. (Три года).

Тридцать лет прошло со дня смерти Чехова, с того времени дня, как я читал отцу газету, как он положен в Новодевичьем монастыре, куда привез его из Баденвейлера вагон «для перевозки устриц»… Но не умерло дело писателя, оно растет и ширится, Чехов не умер, Чехов жив, веселый, умный, мудрый, незлобливый, Чехов – хороший хозяин, любитель садов, Чехов упорный, Чехов – мягкий и добрый врач не только тела, но и духа, который с такой ясностью и выразительностью поставил диагноз русской будущности:

– Музыка играет так весело и бодро, так хочется жить! – говорит одна из трех сестер. – О, Боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса, и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут тогда добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О, милые сестры, наша жизнь еще не кончена! Мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем!

Любовь человека будущего: статья о Чехове

В письме к Суворину, относящемуся к 1895 году, А.П. Чехов пишет определенно: «Я женюсь хоть сейчас, но дайте мне такую жену, которая, как луна, не каждый бы день появлялась на моем небе»

Слова очень характерны для сдержанного, замкнутого Чехова, для Чехова, творца таких жестоких женских типов, как Наденька, как Душенька, как жена профессора в «Скучной истории» и др. Трезвый, четко относящийся к действительности, зоркий Чехов не мог не видеть, какую трудную проблему обыкновенной человеческой жизни представляет из себя брак. Положим, эта проблема предстоит всем, но ведь именно все и решают ее неправильно. Это-то и ужасно! О браке много говорится, в смысле его святости, почтенности, говорится о том, что он «основа государства». Но какой брак? Брак, в котором сплошные ссоры, в котором одна сторона обрекает себя на рабское служение другой стороне. Женщина чернит зубы, чтобы намеренно быть безобразной – все это едва ли тот брак, который считают «основой» того строя, к которому надо теперь возвратиться.

Чехов был человеком огромного ума, огромной выдержки, человеком, который видел все эти проблемы в их обыденном массовом значении. Правда, он не писал прямо про них, но зато он сам переживал их. Вот почему столь захватывающе-интересно проследить, как сам Чехов прошел этот искус, какова была его любовь, каков был брак Чехова.

На этот вопрос дают нам любопытный ответ «Воспоминания» О. Л. Книппер-Чеховой – супруги писателя, в которых имеются ее письма Чехову, как и письма великого нашего мастера пера. Молоденькой барышней, немного чопорной, хорошо воспитанной, не из чисто русской семьи («ах ты, моя немочка!») – называет ее Чехов в одном письме, Ольга Леонардовна вошла в труппу Художественного театра. Театр, один театр казался ей способным заменить всю жизнь.

И вот роковая записка Вл. Ив. Немировича-Данченко – говорит Ольге Леонардовне:

«Завтра 9 сентября Чехов будет на репетиции “Чайки” в Охотничьем клубе»2.

Было это в 1898 году.

Книппер играет «Чайку», и, как известно, «Чайка» проходит триумфально, опозоренная и провалившаяся в Александринке. За два года перед тем Книппер попадает в фокус внимания Чехова. После «Чайки» она гостит три дня в чеховском имении под Москвой – «Мелихове», и затем начинается длительная, нежная «чеховская переписка».

Сперва о любви ни слова, но развивается и разгорается то, что издавна так выразительно именуется «amour». И когда Чехов уезжает в 1899 году в Ялту, молодая Ольга Леонардовна пишет ему просто, по-человечески:

«С вокзала на извозчике я ревела всю дорогу»3.

Но Чехов, милый, веселый и тонкий Чехов, ничего не замечает. Вернее – не хочет замечать. «Милая актриса», «великолепная актриса» – вот чем пестрят его письма. И по существу даже не «актриса». У Чехова ведь беспощадно обрисована эта порода людей – «актрис». Она, Книппер, пленяет Чехова как женщина талантливая, сильная, столь вдумчиво относящаяся к искусству, тому искусству, которое Чехов любил – к театру. Но с другой стороны – он боится за себя, за то, что он может потерять свободу, свой размеренный, творческий уклад.

Эта осторожность Чехова продолжается, но чувство Ольги Леонардовны растет, и в феврале месяце 1900 года она пишет ему такие глубоко обиженные строки, в которых чувствуется пушкинская Татьяна:

«Что это значит, мой дорогой писатель? Вчера слышала от Марии Павловны [сестра Чехова], что вы уезжаете за границу на целое лето. Этого не может быть – слышите! Невероятно жестоко делать такие вещи! Сию же секунду отвечайте мне – ведь лето мы будем вместе?!»4

О<льга> Л<еонардовна> не выдерживает. О<льга> Л<еонардовна> прорывается. Но Чехов отписывается шуточками, и только когда в апреле месяце этого года Художественный театр театр едет в Ялту, то О<льга> Л<еонардовна> выезжает раньше, с Марией Павловной, то вялое чувство Чехова подогревается, спадает осторожность, его боязнь потерять самостоятельность.

«Напишите мне хорошее, искреннее письмо, не отделывайтесь,