С той ночи, когда разыгралась драма, воображение Буажелена неотступно преследовала ужасная смерть Делаво и Фернанды. Он-то знал, в чем дело: он помнил, в каком бешенстве была в тот вечер молодая женщина, покидая его, с какой угрозой говорила она о муже. Очевидно, произошла какая-то ужасная сцена, под влиянием которой Делаво сам поджег дом, желая покончить разом и с собой и с изменницей. Буажелен привык, не мудрствуя лукаво, снимать сливки с жизни; во всем случившемся его больше всего ужасала какая-то мрачная свирепость, безудержность чудовищных страстей. А главное, Буажелен понял, что у него нет той практической ясности ума, той энергии, которые необходимы, чтобы найти выход из такого сложного и трудного положения. Он с утра до вечера вынашивал разные планы и не мог остановиться ни на одном. Надо ли ему пытаться восстановить завод, искать денег, фирмы, инженера, в надежде, что удастся продолжать эксплуатацию предприятия? Это казалось почти невозможным: слишком велики были потери. Или следовало дождаться покупателя, который удовлетворится заводским участком, уцелевшим оборудованием и материалами и захочет вести дело дальше на свой страх и риск? Но Буажелен сильно сомневался, дождется ли он такого покупателя; еще больше он сомневался в том, даст ли этот покупатель хотя бы такую цену, которая позволит ему расплатиться с долгами. А вопрос о том, чем жить, оставался по-прежнему неразрешенным: обширное имение требовало огромных расходов, и к концу месяца его хозяевам грозила опасность оказаться без куска хлеба.

Одно только существо сжалилось над этим несчастным, дрожащим, всеми покинутым человеком, который бродил, как заблудившийся ребенок, по своему опустевшему жилищу; то была Сюзанна, его жена, та героически кроткая женщина, которую Буажелен так тяжко оскорбил. Вначале, когда муж открыто поставил ее перед фактом своей связи с Фернандой, Сюзанна раз двадцать вставала поутру с решением изгнать из своего дома, хотя бы ценой скандала, эту вторгшуюся в чужую семью любовницу; и каждый раз она вновь закрывала на все глаза, так как была уверена, что если прогонит Фернанду, то Буажелен уйдет вместе с нею — настолько он был одержим, порабощен красавицей. Мало-помалу это ненормальное положение утвердилось: Сюзанна перешла в отдельную комнату и осталась женою своего мужа лишь в глазах посторонних; зато, сохранив внешние приличия, она вся отдалась воспитанию своего сына Поля, которого хотела спасти от губительного влияния окружающей обстановки. Не будь этого ребенка — красивого, белокурого и кроткого, как мать, — молодая женщина никогда не смирилась бы. В сыне заключалась главная причина ее самоотречения, ее жертвы. Она совершенно отстранила недостойного отца от воспитания мальчика; она хотела, чтобы ум и сердце Поля всецело принадлежали ей, только ей, хотела вырастить сына разумным и добрым человеком и в этом обрести свое утешение. Шли годы. Сюзанна с тихой радостью наблюдала, как укрепляется ум ее сына, как все нежнее становится его душа. Словно со стороны, издали, смотрела молодая женщина на то, как свершалась драматическая судьба ее семьи, как все более процветал Крешри и постепенно разорялась «Бездна», как заразительная, безрассудная жажда наслаждений увлекала в пропасть гердашский мир. А теперь последний припадок безумия уничтожил в пламени пожара остатки былого богатства; Сюзанна, как и Буажелен, не сомневалась, что Делаво сам зажег огромный костер «Бездны», чтобы сгореть в нем вместе с преступной развратительницей и хищницей. Это событие глубоко потрясло Сюзанну; она спрашивала себя, не лежит ли и на ней доля ответственности за случившееся, не было ли слабостью с ее стороны так долго и безропотно сносить измену и позор. Возмутись она с первого же дня, дело, быть может, не зашло бы так далеко. Эти мысли довершали ее смятение и внушали ей жалость к несчастному мужу, растерянно бродившему со дня катастрофы по пустынному саду и безлюдному дому.

Однажды утром, проходя через большую гостиную, видевшую столько веселых празднеств, Сюзанна заметила мужа: бессильно упав в кресло, Буажелен рыдал, как ребенок. Это зрелище взволновало Сюзанну; она почувствовала глубокое сострадание к мужу. Уже много лет она не обращалась к нему ни с единым словом в отсутствии посторонних; Сюзанна приблизилась к Буажелену.

— Отчаяние не даст той силы, которая тебе нужна, — сказала молодая женщина.

Буажелен, изумленный тем, что она заговорила с ним, растерянно посмотрел на нее сквозь слезы.

— Да, сколько ты ни броди с утра до вечера, мужества не найдешь нигде: оно должно быть в тебе самом.

У Буажелена вырвался горестный жест.

— Я так одинок! — ответил он чуть слышно.

Буажелен был не злой, а только глупый, слабый, малодушный человек, один из тех, кого эгоистическая жажда наслаждений превращает в палачей. Он с таким удрученным видом пожаловался на одиночество, в котором Сюзанна оставила его в это тяжелое время, что молодая женщина почувствовала глубокое волнение.

— Скажи лучше, что ты сам захотел быть одиноким. Почему ты не пришел ко мне после того, как произошли эти ужасные события?

— Боже мой! — пробормотал он. — Так ты прощаешь меня?

Буажелен схватил обе руки жены, она не отдернула их; подавленный, он принялся каяться: он каялся в многолетней измене, в том, что ввел в свой дом любовницу — женщину, которая лишила его рассудка и довела до разорения. Все это Сюзанна уже знала, но муж обвинял себя с такой беспощадной искренностью, что его слова тронули ее, как новое униженное признание, которого Буажелен мог бы избежать.

— Это правда, я так долго оскорблял тебя, я вел себя отвратительно, — сказал он в заключение. — Но почему ты отвернулась от меня, почему не попыталась возвратить меня к себе?

Эти слова с новой силой пробудили в душе Сюзанны тайные укоры совести, говорившие ей, что, быть может, она не до конца выполнила свой долг, предоставив Буажелена его собственной участи. Сострадание к мужу положило основу примирению; а теперь чувство дружеской снисходительности завершило его. Не несут ли даже самые чистые, самые героические люди долю ответственности, когда вокруг них люди дурные и слабые уступают искушению?

— Да, — согласилась Сюзанна, — мне следовало бороться; я слишком заботилась о сохранении своего достоинства и душевного мира. Забудем же все, что случилось, нам обоим нужно забвение.

В эту минуту в саду, под окнами, показался их сын Поль; мать позвала его. Это был уже высокий восемнадцатилетний юноша, умный и тонкий, во всем походивший на Сюзанну; у него было нежное сердце, ясный ум, не затемненный никакими сословными предрассудками; Поль готов был жить трудами рук своих, если бы этого потребовали обстоятельства. Он страстно любил землю и проводил целые дни на ферме, интересуясь обработкой почвы, уходом за семенами, сбором урожая. Сейчас он шел к Фейа, чтобы ознакомиться с новым! типом плуга.

— Поди сюда, дитя мое: у твоего отца горе, и мне хочется, чтобы ты поцеловал его.

Разрыв отношений между мужем и женой повлек за собою отчуждение и между отцом и сыном. Ребенок отдал всю свою привязанность матери, а к отцу относился лишь с холодным уважением: он чувствовал в нем недоброго человека, мучающего мать. Войдя в гостиную, Поль, удивленный и растроганный, несколько мгновений молча смотрел на своих бледных, взволнованных родителей. Он понял, в чем дело, с искренним расположением обнял отца, а затем бросился на шею матери и расцеловал ее от всего сердца. То была счастливая минута: семья вновь соединилась; казалось, отныне в ней будет царствовать нерушимое согласие.