Моему отцу Джою Бернарду Пленгману с любовью...

Не успел Эд переступить порог квартиры, как Грета протянула ему конверт.

— Я не удержалась и вскрыла его, Эдди, потому что поняла: оно от... от того негодяя.

Как всегда, письмо было адресовано мистеру Эдуарду Рейнолдсу. Уже третье. Грета позвонила мужу в офис, чтобы сообщить о нем, но не захотела читать по телефону. Послание, написанное печатными буквами шариковой авторучкой, гласило:

"Уважаемый сэр или «джентльмен».

Вы, наверное, ужасно довольны собой? Таким, как вы, я не по душе, и не только я, но чертовски много других людей на земле. Вы кажетесь самодовольным, независимым. Считаете себя на голову выше всех. Роскошная квартира, породистая собака. Вы отвратительный маленький робот, и ничего больше. Дни ваши сочтены. С какой стати вы считаете себя «неприкасаемым»?

Аноним (в смысле: «ясно, что ты никто» — ха!)".

— Господи! — воскликнул Эд, неуверенно улыбнувшись жене, и протянул ей письмо вместе с конвертом, но, поскольку Грета не выразила желания взять их, положил то и другое на крышку рояля-миньон, стоявшего слева от него. — Привет, Лиза, здравствуй! — Эд наклонился, чтобы пожать лапку черного французского пуделя, прыгавшего вокруг него.

Грета убрала письмо и конверт с рояля, словно они могли запачкать его.

— Как по-твоему, может, стоит сообщить в полицию?

— Нет. Право, дорогая. Не волнуйся. Эти люди пишут подобные письма, чтобы дать выход своим чувствам, только и всего. Они действуют на нервы, но не причиняют никакого вреда.

Эд повесил пальто и направился в ванную вымыть руки. Он только что вернулся с работы, и, подставляя намыленные ладони под струи воды, Эд подумал: «Я смываю следы подземки и того проклятого письма». Кто их пишет? Скорее всего, кто-то, кто живет по соседству. Две недели назад Эд поинтересовался у Джорджа, одного из швейцаров, дежуривших внизу, не интересовался ли кто-нибудь фамилиями жильцов, не видел ли он поблизости слонявшихся без дела незнакомцев, мужчину или женщину, и Джордж сказал, что нет. Наверняка он спросил и других швейцаров. Или это кто-то из его сотрудников? Невероятно, подумал Эд. Но кто знает? Вовсе не обязательно, что аноним — его личный враг. С другой стороны, письма совершенно идиотские, такого в «К и Д» не напишет никто, даже уборщицы. Эда письма скорее раздражали, но Грета боялась, и он не хотел обсуждать с ней эту тему, чтобы не давать пищу ее страхам. Возможно, сам он тоже побаивался. Кто-то избрал его жертвой. Интересно, только ли он получает такие письма? Или кого-то из соседей донимают, как и его?

— Хочешь выпить, дорогой? Лиза подождет, — сказала Грета.

— Да. Чуть-чуть.

Иногда Эд выводил Лизу на прогулку сразу, как возвращался домой, иногда — пропустив стаканчик перед обедом.

Грета вышла в кухню.

— Какой выдался денек?

— Всего понемножку. Было совещание. С обеда и почти до вечера.

Песик прыгал вокруг с жалобным повизгиванием, ожидая, когда его выведут на улицу. Лиза — карликовый пудель, не с самой лучшей родословной, но все же чистокровный пудель с темно-золотистыми глазами — была умной и вежливой собачкой: очевидно, она такой родилась, потому что ни Эд, ни Грета ее не воспитывали.

— Ну? И как? — Грета протянула Эду виски и воду со льдом.

— Неплохо. Никаких особых споров.

Это было обычно ежемесячное редакторское совещание. Эд понимал, что Грета волнуется из-за письма и пытается убедить себя, что все идет по раз и навсегда заведенному порядку. Эд работал в «Кросс и Дикенсон» на Лексингтон-авеню старшим редактором отдела научно-популярной литературы. Ему было сорок два, и он занимал эту должность уже шесть лет. Эд расположился на темно-зеленом диване и тут же похлопал по подушке, на которой разрешалось сидеть Лизе: она хотела вспрыгнуть к нему.

— Надо что-нибудь купить? — задал Эд традиционный вопрос.

— Ах да, дорогой, сметаны. Я забыла. Она нужна нам к десерту.

Неподалеку на Бродвее был молочный магазин.

— Что на обед?

— Солонина. Ты не догадался по запаху? — Грета рассмеялась.

Эд понял это, войдя в дом, но потом забыл. Одно из его любимых блюд.

— Это потому, что ты еще не положила капусту. — Он отставил свой стакан и поднялся. — Пойдем, Лиза?

Лиза соскочила с дивана и побежала в прихожую, явно всем показывая, что ищет свой поводок, который висел в шкафу у двери.

— Вернемся минут через двадцать, — предупредил Эд. Он взял было пальто, но потом решил не надевать его.

Лифт был автоматический, но внизу дежурил швейцар — сегодня вечером там стоял Джордж, чернокожий детина.

— Как поживаешь, Лиза? — спросил Джордж и наклонился, чтобы погладить собаку, но та торопилась к двери и только небрежно отсалютовала ему приподнятой передней лапкой, подпрыгнув на месте, а затем натянула поводок, чтобы побыстрее выбраться на улицу.

В тот вечер Эд позавидовал Лизиной энергии. Он чувствовал себя усталым и подавленным. Собачка повернула направо, в сторону Вест-Энда и молочного магазина, и остановилась, чтобы помочиться в сточной канаве. Поначалу Эд собирался сразу зайти в магазин, но потом решил отвести сначала Лизу на обычную прогулку в Риверсайд-парк. Он спустился по каменным ступенькам, украшенным конной статуей Франца Сигеля, пересек автостраду, дождавшись зеленого света, и спустил Лизу с поводка. Было около семи вечера, и на дворе стоял октябрь. За рекой зажглись огни рекламы. В прошлом году в это время, подумал Эд, Маргарет была жива. Его дочь. «Не думай об этом», — приказал он себе. Восемнадцать лет. Как жаль и все такое. Странно, что лучше всего успокаивают самые банальные фразы. Это потому, решил Эд, что он не в состоянии заставить себя задуматься как следует над ее смертью, над невосполнимостью потери, горем и над всем остальным. Ничего не изменится, даже если он задумается над этим всерьез. Возможно, именно потому он и не пытался, не осмеливался думать о будущем дочери, которое не сулило ничего хорошего: она переспала бы с множеством молодых подонков и умерла бы от наркотиков... Нет, пусть уж будет так, как есть: ее застрелили в уличной потасовке. Почему он подумал о наркотиках? Она пробовала наркотики, верно, но не наркотики убили ее. Ее убил выстрел. В баре в Гринвич-Виллидж. Полиция забрала тогда всех, у кого оказалось оружие, но так и не доискалась, кто именно выпустил ту конкретную пулю, да в общем-то Эда и не слишком это интересовало. Бар назывался «Пластиковая рука». Омерзительно. Даже не смешно так назвать бар. Они сменили вывеску после той ночи.

— Лиза, старушка, — твердо сказал Эд, — сегодня вечером ты будешь приносить мне то, что я тебе брошу.