В самом деле, события февраля 1917 года спасли многих. Даже слишком многих. Не только отдельным лицам, но и организациям, в том числе международным, и государствам была жизненно необходима революция в России именно в начале 1917 г.

И революция произошла.

Только пристрастный взгляд может не заметить этого совпадения.

Отдельные фразы, намеки, замечания, рассыпанные в воспоминаниях об этой эпохе, показывают, что российское общество знало о будущей революции и готовилось к ней. Интеллигенция ждала революцию, но не со страхом за будущее страны, а с восторгом, предчувствуя свое близкое освобождение от монархической власти. Нашлись и такие, кто от слов перешел к делу и присоединился к силам, задумавшим переворот.

После двух революций, оказавшись кто в эмиграции, кто — в руках НКВД, они предпочитали не вспоминать, что сами навлекли на себя все эти несчастья. Тайна революции осталась бы тайной, если бы ее не раскрыл ген. Глобачев — до революции начальник Петроградского охранного отделения. Подготовка переворота происходила буквально у него на глазах. Он видел все действия заговорщиков, знал их план и не мог не разглядеть в февральских событиях осуществление этого плана.

Дореволюционные доклады и позднейшие воспоминания Глобачева связывают воедино все факты, прежде казавшиеся непонятными.

Очевидно, наконец, кому мы обязаны падением Императорской России. Разъяснение этого вопроса, как мне хочется верить, прекратит призывы к народному покаянию, которые так часто слышатся у нас теперь. Покаяние, несомненно, необходимо, но не для страны в целом, а только для призывающих к нему, для людей, так же называющих себя монархистами, как называли себя авторы февральской революции. И надо признать, что Гучков обладал большими правами так называться, чем мы. Он шел верным путем и только поддался на искушение, а мы были неправы с самого начала. Замечание Ильина о том, что «русские монархисты повинны первые», имеет, таким образом, еще более глубокий смысл, чем мог предположить его автор.

Мысль о спланированности Февраля 1917-го несколько раз высказывалась в течение века, и наибольший вклад в ее развитие внесли, по понятным причинам, эмигранты. Совершенно замечательная работа о причинах революции принадлежит Каткову («Февральская революция»). Однако его книга трудна для прочтения, особенно неподготовленным читателем. Вывод автора заранее был обречен на неудачу. Слишком большое значение Катков придавал масонству и его влиянию. Поскольку о масонах по определению никто ничего не знает кроме того, что они масоны, вывести что-нибудь определенное в рамках этого подхода невозможно. Николаевскому («Русские масоны и революция») повезло больше: в эмиграции ему удалось разговорить нескольких масонов, и их рассказы положены в основу его книги. Наиболее интересны, однако, не выводы этого исследователя, изложенные в довольно небольшой, хотя и увлекательной работе, а конкретные тексты его интервью с масонами, прежде всего с Гальперном и Чхеизде. Из этих материалов понятно даже многое такое, что не заметил Николаевский. Однако из его работы заметно главное — что масоны были перед революцией общественным объединением, почти политической партией, а следовательно, не нужно смотреть на них как на сверхъестественную силу с неограниченными возможностями, а тем более записывать в масоны всех подряд, как это сделала, например, Берберова («Люди и ложи. Русские масоны XX столетия»). Другой специалист по масонству, Мельгунов, тоже написал книгу, интересную больше историку, чем обычному читателю («На путях к дворцовому перевороту»). Несмотря на множество тонких находок, никаких выводов он не сделал, и Солоневич не так уж несправедливо назвал его «компилятором». Я недаром заканчиваю Солоневичем: это автор прекрасной статьи «Великая фальшивка Февраля», который, не имея под рукой большей части материалов, доступных другим, все же ближе всех подошел к разгадке авторства революции. Но, приблизившись к этой разгадке, он занялся сведением счетов и пустился в красноречивые, но не вполне своевременные воспоминания о своей дореволюционной жизни. Это несколько снижает ценность его статьи. К тому же, как он сам пишет, в этом деле статья не поможет, а нужна целая книга.

Большая часть эмигрантских работ написана в те годы, когда были еще живы многие герои эпохи и авторы революции. Поэтому историкам приходилось скрывать некоторые имена и факты.

Что касается советских историков, то их труд, как и положено труду советского человека, был наиболее кропотливым и наименее результативным. Если они и пришли к каким-нибудь выводам, то нам об этом ничего не известно. Зато у них был доступ в архивы, где они добывали интереснейшие вещи и, что самое важное, все это публиковали. Первое место здесь, вероятно, принадлежит Яковлеву, который опубликовал показания масонского лидера Некрасова. Хотя советские историки и не пришли ни к каким результатам, их работы были замечательны уже тем, что знакомили читателей с недоступной им эмигрантской литературой. К сожалению, они не всегда указывают, какого эмигрантского историка цитируют. Например, полезная работа Авреха «Столыпин и третья Дума» была бы еще полезнее, если бы он все же брал в кавычки те абзацы, которые переписал у Ольденбурга.

Как и всякое преступление, февральскую революцию следует рассматривать с позиции, кому были выгодны эти события.

Очевидно, что уход Государя выгоден:

1) социалистическому движению;

2) Германии;

3) Государственной думе, обиженной с самого 1905 г. на ограниченность ее власти, невозможность формировать правительство и т. д.

Все эти силы были достаточно сообразительны, чтобы согласовать усилия против Государя, в надежде потом взяться и друг за друга.

Сначала (еще до начала Первой мировой войны) объединились думские либералы и думские же социалисты. Конечно, либералы не рассчитывали делиться властью с новыми друзьями. Им нужно было только, чтобы левые, используя свое влияние на рабочих, вызвали в Петрограде демонстрации и забастовки, создавая видимость народного бунта. Это должно было напугать правительство и заставить его согласиться на любые уступки. Левые, в свою очередь, ждали, когда Дума расшатает власть Государя, чтобы затем свалить и правительство, и Думу, и саму монархию. Кроме того, как говорит М. Алданов, «у русской буржуазии до революции можно было получить деньги на что угодно, от футуристского журнала до большевистской партии», а деньги еще ни одной революционной организации не помешали.

Инициатива объединения исходила от либералов. В обычной обстановке такой союз представить было трудно, и вскоре была найдена экзотическая форма: левым было предложено вступить в масонскую организацию. Масонство возродилось в России после 80-летнего запрета зимой 1905/6 г. и первоначально не имело никакого влияния, но затем либеральные, в основном кадетские и прогрессистские круги оценили его преимущества. «Под внешним масонским флагом, — пишет Мельгунов, — хотели достигнуть того политического объединения, которое никогда не давалось русской общественности».