Петр Юшко

Маленькие радости

Была середина марта, и солнце грело уже довольно-таки сильно, так, что лед, покрывающий улицы, начинал таять, чтобы вечером, когда прихватит мороз, снова затвердеть.

Я сидел дома один и не знал, за что взяться. Поиграл с кошкой и потом накормил ее. Долго смотрел, как она вылизывается после еды. Кошка ушла спать, и я остался совсем одиноким. Внутри, где-то в груди, и в животе, и в голове, и скорее всего это можно назвать — в душе, было как-то пусто, скверно. Такое ощущение, что изнутри у тебя выкачали все внутренности и, осталась только оболочка, на удивление еще двигающаяся. Я сходил на балкон и потомился там с высоты девяти этажей. В тени от стены было холодно. Ветер дул ледяной. Солнце грело чужие дома вдалеке от меня. От этого стало совсем пусто.

Ну когда же она уже позвонит?

В голове неотвязно закрутилась эта мысль. Просто шататься по комнатам совсем опостылело, и я повалился на диван. Начались страдания — когда же ты позвонишь?

Позвони… позвони… позвони… позвони…

Я посмотрел на часы — ровно 12:30. Позвони… позвони…

В 12:35 раздался звонок. Я открыл глаза и стал ждать третьего. После него вскочил и схватил трубку:

— Слушаю!

— Здравствуйте, — голосок, который можно связать лишь с двенадцати-тринадцати летней девочкой.

— Здравствуйте Вальки, — я, наконец, облегченно перевел дух, — как вы живете? Как дела? У тебя уже все?

Она смеется:

— Нет. У меня перерыв до 14 часов.

— Хорошо очень! Ты где сейчас?

— Я у «диетки».

— Ага! — Внутри все заполняется теплом.

— Пойду по этой стороне проспекта Л-на.

— Сейчас же выхожу. Иду в твою сторону.

— Хорошо. Ну, пока?

— Ага. Пока.

Швырнул рубку. Бросился в прихожую. Не заметил как, уже оказался в лифте, натягивая куртку.

Когда это я шнурки на ботинках завязал?

Бегом по ступенькам! Бегом за стадионом по обледеневшей на морозце тропинке, мимо черной скалы. Где-то тут мой институт. Солнце, отсвечивая ото льда, слепит в глаза.

Ну, когда я добегу?!

Голубая шубка. Вот она. Бегом. В руках держит какой-то сверток.

— Привет, — выдохнул я.

— Привет. Это мороженое.

— Здорово!

— А там еще пирожное.

— Ну, ты даешь! А зачем ты так тратишься?

— Мои деньги. Куда хочу туда и трачу. Держи, только не урони.

— Идем ко мне. Я тебя обедом накормлю.

— Идем. Только давай не этой дорогой. Тут должен Б-н пройти. А может лучше не есть? Вот чаю было бы хорошо.

— Ну уж нет. Сначала поешь, потом чаю. Какая ты красивая. Чудо маленькое!

— Ну, скажешь.

— Берись под руку.

Мы идем сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Она рассказала про работу, какие были «Дела», какие были люди, кому сколько дали срока. Она работала тогда народным заседателем в суде и страшно переживала за каждого подсудимого.

В лифте я ее обнял и поцеловал в губки, а она обняла меня и ответила на поцелуй. Ну, вот мы и дома.

Теперь уже совсем тепло и совсем не одиноко. Теперь я уже не один. Пустоты внутри как не бывало. Теперь хорошо.

— А у тебя как дела, двоечник? — Смеется Тина.

— Ну, доедай яичницу. Уже можно заливать чай?

— Можно. Ты расскажи-ка лучше, когда зачет сдавать будешь?!

— Завтра, — вру я, — доедай. И не плачь больше из-за всяких там. Сначала надо поесть, чаю попить — у тебя ведь обед. Потом уже плакать будешь.

— Я не плакала, — говорит она и отворачивается в сторону, — я не умею плакать.

— Плакала, плакала. Тиночка, ты какая красивая.

Милая Тина. Рассказывает случаи из своей жизни, а я слушаю.

— Тина, — я смотрю сначала на ручные, а потом на настенные часы, — а мы уже опаздываем.

— Как? Сколько время?

— Уже два часа. Сначала давай мороженое спокойно доешь, а потом побежим. Один раз можно и опоздать. Другие ведь опаздывают.

— Нет! Побежали. Мороженное сам доешь. Я и так каждый раз опаздываю.

Мы побежали сломя голову к зданию суда, по дороге она дорассказывала свою историю.

— Может у тебя скоро кончится, — с надеждой в голосе спрашиваю я.

— Может. Я позвоню тебе.

Вдруг я вспоминаю:

— Тебе же за очками надо после семнадцати часов! А ты работаешь до восемнадцати, а Женьку ведешь в бассейн в восемнадцать пятнадцать. Успеешь?

— Ах ты, черт! (Вот так Валька!). Я и не подумала. Ты сейчас сходи в «Оптику», посмотри — до скольки они работают. Думаю, они до 19 часов работают.

— Сейчас сразу пойду. Ну, пока. Позвони мне, хорошо?

— Хорошо, позвоню. Ну, пока, Петечка.

Теперь уже до конца дня будет хорошо. Тоска закончилась. Может, через несколько часов, а может и меньше, она позвонит, и мы опять пойдем ко мне, и, (хоть бы никто не пришел!) будем говорить о чем-нибудь секретном. И не только говорить.

Я долетел по проспекту до «Оптики». Так и есть — работают до 19 часов. Значит успеем. Скорее теперь домой, вдруг у нее все отменят и уже отпустили! Смыслом жизни становится ожидание.

В 16:20, или около того, снова звонок. Я бросаюсь к телефону.

— Слушаю!

— Петечкин, это я, — снова тот же детский голосок, — у меня уже все.

— Здорово! Ты где? (Я так и знал).

— Я в «Сувенирах». Если хочешь, приходи сюда. Мне посмотреть тут надо.

Опять сломя голову несусь. Вот так Валька! Заколдовала!!! Только о ней и думаю. Бегом…

У входа в магазин ее нет. Значит все еще внутри. Так, ну теперь спокойно. Рыскаю глазами по толпе. Где она? Вот. Потихоньку подхожу. Дыхание уже успокоилось. Она стоит у прилавка и разглядывает брошки.

— Здравствуйте, — серьезным голосом говорю я, — что тут есть?

— Да так, просто смотрю, — отвечает Тина.

— Идем ко мне скорее. Никого нету.

— Ну, идем, — говорит она, — судья не хотел отпускать, а этот Б-н, наглый такой, говорит: «А нам что делать?», а судья: «Ну, тогда до завтра». Дел то больше нету, а он сидит с таким видом и бумажки перебирает.

Очень быстро пришли мы ко мне домой и, вот жалость, дома уже брат.

— Раздевайся, — говорю я ей и вешаю голубую шубку в прихожей, — в мою комнату идем. Бери расческу. Расчешу тебя.

— Правда? — Спрашивает Валя и делает круглые глаза.

— Когда чесалась последний раз?

— Да уж очень давно, — она берет расческу и какие-то книжечки, — вот посмотри… Здравствуйте.

— Здравствуй, — говорит мой брат и уходит на кухню, — что ты тут за свинарник устроил? — Это он уже в мою сторону.