* * *

Всякий в столице Ниии с чистым сердцем подтвердил бы, что кротость, со всей определённостью, не входит в число достоинств принцессы Рэми. То ли король и королева слишком потакали своей младшей дочери, то ли просто Бог щедро отсыпал ей пламенного нрава за всю семью – но факт остаётся фактом, принцесса имела весьма непростой характер.

Однако дворцовое воспитание и лучшие учителя сделали своё дело, и если уж Рэми бралась скандалить, делала она это с особым изяществом и в таком согласии с нормами этикета, что её пассажи вызывали скорее восхищение, чем раздражение.

Вот и в этот раз, вместо того, чтобы с гневом врываться в кабинет отца, она сперва согласовала с ним свой визит через слуг, а потом ступила на порог с самой милой и кроткой улыбкой.

Король, впрочем, ни на миг не обманулся: причина визита ему была хорошо известна.

Со вздохом отложив бумаги, он с привычной властностью в каждом своём движении сделал приглашающий жест рукой.

Рэми красиво повела головой, слегка выставляя вперёд правую скулу и наклоняя лоб вперёд – ракурс, с которого черты её лица казались особенно милыми, – и приветливо произнесла:

Отец, уверена, эта глупость пришла в голову не вам. Признавайтесь, кто это строит мне козни? Господин А-Гранни, ведь правда?

Поименованный был министром внешней политики, и, по правде говоря, пересекался с принцессой столь редко и по столь незначительным поводам, что подозревать его в кознях было, по меньшей мере, странно. Разумеется, Рэми и не думала его обвинять, она просто перевела в вежливую форму рвущийся из глубины сердца возглас: «Папа, ты совсем идиот – или ещё есть шансы?!»

Привычно считавший этот первичный посыл король вздохнул и начал издалека:

– Рэми, послушай…

Это было дипломатической ошибкой.

– Только не говори, – невежливо перебила его дочь, разом позабыв про этикет, – что ты нашёл этому зверству какие-то политические оправдания!

– Зверству? – почувствовал себя задетым за живое король, который всегда очень заботливо подходил к делу устроение судьбы своих дочерей, и уже выдал удачно троих. – Помилуй, Рэми! Молодой А-Ларрес хорош собой и слывёт рыцарем. Не говоря уж о том, что ты станешь правительницей большой и богатой страны!

Дерзко задрав подбородок – ракурс похуже, зато передаёт серьёзность намерений, – Рэми воскликнула:

– Ты хотел сказать – варварской страны? Они дикари, отец! Ты хочешь отдать меня в жёны дикарю?

Воинственный Мариан, правителем которого был предполагаемый жених, едва ли заслуживал называться варварским. Правда, в недалёком прошлом там, в самом деле, бушевала масштабная гражданская война, с некоторым переменным успехом продолжавшаяся сотню лет. Но вот уже третье поколение жило в мире, и даже сам строй управления с тех пор несколько изменился, и не было ровным счётом никаких причин считать, что Мариану грозят новые потрясения такого рода.

– Он наш единоверец, – терпеливо возразил король, отметая обвинения в адрес жениха. – И, как показывает его пока недолгое правление, вполне умён. Я не желаю слушать твои фантазии, Рэми. А-Ларрес сам просил твоей руки, и я не вижу причин ему отказывать.

На лице принцессы отразилось удивление. Этот самый А-Ларрес, действительно, приезжал лет семь назад, и они даже пересеклись на одном приёме и на последующем за ним балу, но, в самом деле, не было никаких причин считать, что он мог её запомнить.

В личной симпатии тут дела быть не могло, а значит – замешана политика. Рэми не была глупой, и в момент просчитала выгоды такого брака для Мариана: дочь ближайшего соседа, сильного и опасного государства, может стать каким-никаким гарантом мира. Но зачем бы отцу идти на это? Трёх её старших сестёр он пристроил за своих. Почему вдруг именно ей досталось такое сомнительное счастье?

Не разгадав суть замысла отца, вести свою игру против него можно было только наугад. Принцессу это бы не остановило, но король не дал ей слова вставить, веско резюмировав:

– Рэми, ты против любого жениха нашла бы, что сказать. Напомни мне, сколько кавалеров мы уже рассматривали? Двадцать шесть?

Принцесса сжала зубы и промолчала: кавалеров было тридцать два. Но на втором десятке отец прочно сбился со счёта.

– Тебе не угодишь! – в его голосе отразилась прорвавшаяся за терпеливый тон застарелая досада. – А-Ларрес всем хорош, и решение уже принято, – резким жестом он предложил ей удалиться.

Она сделала реверанс и вышла, внутри кипя от негодования, в особенности от того, что он был прав, пеняя ей за разборчивость.

Рэми трезво оценивала свои шансы в противостоянии с отцом, и понимала, что с наскоку решить эту проблему у неё не получится. Однако ж она была не из тех, кто сдаётся и смиряется со своей судьбой. Понимая, что не сможет переубедить самого короля, который уже включил этот брак в свои политические игры, она тут же принялась в душе строить иные планы по устройству своей судьбы. Первое, что она решила внутри себя твёрдо, так это то, что женой этому зарвавшемуся дикому правителю она не станет никогда. Второе, что кипело в её сердце, была жгучая обида на отца, устроившего этот брак в обход неё и настоявшего на нём, даже когда она выступила против. Рэми была принцессой, и она вполне понимала, что есть политическая необходимость. Однако в этой ситуации воля короля казалась ей пустым самодурством: что им за выгода от союза с этим отсталым Марианом? Не было ровно никакой нужды жертвовать своей дочерью ради столь сомнительного союза! Мариан и так им слова поперёк не скажет, где их жалкая раздробленная армия, и где отборные ниийские регулярные войска!

«Хорошо же! – бурчала себе под нос принцесса, меряя злыми шагами собственные покои. – Я вам всем устрою!» – мстительно обещала она.

И отцу, который так её предал.

И А-Ларресу, который полагает, что ему всё дозволено.

И этому паршивому Мариану, который смеет на что-то претендовать.

Они все у неё попляшут, не будь она Ирэмией из рода А-Риоль!

На церемонии прощания принцесса была безупречна. Мягкая тёплая улыбка, покорные и трогательные слова, изящество каждого выверенного жеста…

Это было уже не бунтом: это было самой настоящей жестокостью. Вполне возможно, что Рэми видела родных последний раз в жизни – или же, во всяком случае, увидит их теперь очень нескоро. Своей же безупречной манерой она словно бы обозначала, что принимает их за чужих. За тех, с кем надо говорить мягким слащавым тоном, за тех, на кого смотрят бессмысленными приветливыми глазами, за тех, к кому не испытывают ни грамма личных чувств.

Рэми так проявляла свою обиду; она не думала о том, что разлука будет длинной, ведь в её планах значилось намерение расстроить этот брак и вернуться. Она не думала в этот момент о том, что и суровый лишь внешне отец, и привычно-изысканная мать, и держащие себя в руках братья, и украдкой вытирающие слёзы сёстры, – все они прощаются с нею всерьёз, и поэтому её отчуждённая манера ранит их сердца.