Одиночество – это еще не самое скверное в дни испытаний;

самое скверное – сидеть сложа руки.

Голсуорси Дж.

Гоблинов было трое.

Я заметил их не сразу, поскольку был занят ответственным делом: осторожно и нежно вытаскивал трепыхающуюся перепелку из проволочной петли. К этим птицам у меня особенное отношение: вот уже семь лет я пытаюсь их одомашнить.

Гоблинов почуял Туз – мой старший пес, единственный из всей своры, кто сегодня пошел со мной в лес проверять ловушки. Он несмело тявкнул в сторону темного ельника, изобразил подобие охотничьей стойки, но уже через три секунды жалко заскулил и спрятался за моей спиной.

Собаки почему-то боятся гоблинов. Даже псы, готовые броситься на семью великанов-огров, поджимают хвосты и по-щенячьи писаются, стоит поблизости появиться низкорослой горбатой фигуре с кривыми ногами и пятнистой плоской рожей.

Почему так – я не знаю.

Гоблины – плохие бойцы, они падальщики. Я, вооружившись обычной рогатиной, могу выйти один на один с этой тварью и победить. Если их будет двое – мне хватит большого ножа и короткой палки, чтобы разобраться с ними обоими. Но вот трое…

От трех гоблинов можно ждать больших неприятностей.

Гоблины – они, как шакалы. В стае они наглеют. А наглость очень часто значит больше, чем сила и оружие…

Я убрал перепелку в мешок и затянул его горловину. Посмотрел на близкий плотный ельник, недоумевая, что могло испугать опытного Туза. Поднял с земли короткое копье. Встал, выпрямился, не отрывая взгляда от темного леса.

Что там? Кабан? Медведь? Или кто-то из обратившихся тварей?

Я ждал чего угодно, но только не появления гоблинов. Падальщики держались обычно возле населенных пунктов, там им было чем поживиться. Что бы им делать здесь, в лесу?

Но они вышли – все трое, разом, раздвинув лапник уродливыми телами, повернув ко мне свои мерзкие хари. Туз опять заскулил и стал отползать, пластаясь по земле. На его помощь в этом бою можно было не надеяться. А в том, что бой случится, я не сомневался. Ни одна обращенная тварь не пройдет мимо живого человека, если уж заметила его.

Считая секунды, я проверил, на месте ли мой любимый мачете-кукри, не вывалился ли он из деревянных ножен. Я осторожно подвинул ногой мешок с притихшей куропаткой, выставил перед собой копье и плавно, медленно, чтоб не спровоцировать падальщиков на мгновенную атаку, сместился на метр вправо. Я встал так, чтобы ствол старой березы прикрывал меня со спины – мало ли какая тварь решит подкрасться сзади. Я набрал полную грудь воздуха и резко что-то выкрикнул: то ли «Хо!», то ли «Ша!», то ли короткое непечатное слово – не помню.

Гоблины сорвались с места.

Они были на удивление резвые. Видимо, голод сделал их такими.

Один, наверное, был голодней прочих – он опередил приятелей почти на три метра. Я встретил его ударом копья. Наконечник пробил грудь и вышел из-под лопатки мерзкой твари. Древко копья вырвалось у меня из рук, а сам я едва не упал. Я не ждал, что гоблин подохнет сразу, – все обращенные живучи, словно пресмыкающиеся. Я увернулся от тянущихся ко мне когтистых клешней и, выдернув из ножен клинок, воткнул его в белесый, разрезанный щелью зрачка глаз падальщика.

Шестьдесят сантиметров отточенной стали раскололи череп уродца. Холодная слизь брызнула на пальцы, и рукоять мачете тут же выскользнула из ладони, но я не пытался удержать или вернуть это оружие. Подхватив с земли увесистый сук, я ударил им второго падальщика, метя в висок. Попал, сбил атаку. Тут же из нашитого на голенище кармашка выдернул метательный нож и со всего маху воткнул его в затылок оглушенному гоблину.

А когда третья тварь ухватила меня за бок, раздирая одежду и кожу, я уже держал в руках главное свое оружие. Не обращая внимания на боль, не замечая вони, я ткнул стволом под раззявившиеся слюнявые жвала гоблина и, отвернув лицо, спустил курки.

Череп падальщика словно взорвался, и обезглавленный труп кулем свалился мне под ноги.

* * *

Домой я почти бежал. Озирался, оглядывался, не выпускал из рук двустволку. Ругал себя громким шепотом, разговаривал с собой: зачем ты, дурак, выстрелил дуплетом, поберег бы патроны-то! Гоблину этому хватило бы и дроби из верхнего ствола «ижика», а пулю-то ты, идиот, зачем потратил?! Ну понятное дело – осечки боялся. Но ведь не драл тебя гоблин, вцепился только еще. Было время, было. Мог бы патрон сберечь. А мог и вовсе прикладом обойтись…

Туз бежал впереди, виновато помахивал хвостом, оглядываясь на меня: прости, мол, хозяин, сам не ведаю, что на меня нашло, отчего перетрусил.

– Двигай, двигай! – покрикивал я на него. – И по сторонам смотри!

Страшно было, но не так, как прежде – привык уже за годы-то. И остро чувствовал недоброе – ох не зря появились здесь гоблины! Никогда они в лес не ходили, а тут – ну надо же – объявились, да еще троицей. К чему бы это? Чего теперь ждать?

Я немного успокоился, когда увидал просвет среди деревьев, когда с разлапистой сосной, молнией обожженной, поравнялся: теперь уже недалеко – теперь только через орешник, через болотистый овражек, к реке спускающийся, потом лугом заросшим – а там уж и дом виден. Не сам дом, конечно – избу-то я хорошо спрятал. А место, которое я домом называю.

Туз остановился, дожидаясь меня. Помотал башкой, ушами хлопая.

– Не расслабляться! – и ему и себе велел я. – А то расслабился один такой…

Да, последние два года выдались относительно спокойными. За все время три зомби, хромой огр и неизвестное мне прежде обращенное страшилище, которое я окрестил чупакаброй, – вот и все недобрые гости. Теперь волки больше проблем доставляют, чем эти мерзкие твари. Я уж, вроде бы, и привыкать к тишине начал, совсем освоился, да и решил, видимо, подсознательно, что кончилось все… А не следовало, нет. Пока я жив, пока я живой – ничего не кончено.

И гоблины эти сегодняшние – ох не к добру!..

Сбежал в овраг, остановился в прохладе, ладонью зачерпнул из болотца ржавой воды, плеснул в горячее лицо. Из нагрудного кармана достал монокуляр, через него внимательно оглядел крутые склоны. Очень эта балка мне удобна: если от большого леса идти, то мимо нее пройти сложно – для этого крюк надо сделать изрядный да через колючие кусты продраться. А на болотистой почве в низине любой след превращается в хорошо заметную ямку, наполненную водой. Да и по склону подняться, ничего не вырвав, не осыпав, практически невозможно. И спуститься, не наследив, не всякий сумеет. Овраг этот, можно сказать, моя контрольно-следовая полоса.

Сегодня – чистая.

Ну и слава богу.

Перекрестился и хмыкнул: верующим-то я не стал, несмотря на пережитое. Но и твердолобым атеистом не остался.