Бёрнер Вася

Гидроквас

Михаил Николаевич Гнилоквас на фотографии без головного убора.

Началась данная история с обычной темы сапёров «Вернись, я всё прощупал». В один из июльских солнечных Панджшерских дней к нам незаметно подкралась пора получать горячий хавчик и хряпать заслуженный на чижолой службе обед. В предвкушении чревоугодия я подался сквозь скалы поста Зуб Дракона на «кухню». По прибытии в конечную точку маршрута, неожиданно для себя обнаружил весьма необычную картину. На верхушке огромного булыгана сидел на попе Миша Мампель, он поджал к своей груди колени, обхватил их руками и бился в крупном ознобе. Осенняя лихорадка не должна была начаться по определению, и я, как химик инфекционисту, захотел сказать Мише, чтобы он прекратил притворяться и взялся за исполнение своих обязанностей насчёт выдать жратву.

Однако причина озноба была вызвана не плазмодиями и не притворством. Она нарочито блестела краем выставленной на показ железяки, немного прикопанной под камнем. В полуметре от скалы Мампеля катались по песку Миша Гнилоквас и Петя Слюсарчук. Они ржали, как два сивых мерина, заглянувших по обкурке в зоопарк, чтобы приколоться, как размножаются ёжики.

Железяка, напугавшая Мампеля, привлекла моё внимание, я присел рядом с ней на корточки, присмотрелся. Штуковина напоминала пустую консервную банку от паштета, в центре которой какой-то остряк-самоучка вставил кнопочку, похожую на стерженёк от израсходованной батарейки. Если учесть тот факт, что Гнилоквас служил старшим стрелком на бронетранспортёре, то можно было додуматься — израсходованных батареек у него развелось, как Донов Пэдро в Бразилии. А может быть даже как диких обезьян.

— Полный трындец, пацаны! Я же тут каждый день ходил! — Бормотал дрожащим голосом Мампель.

— А-а-а-ха-ха-ха! — Пуще прежнего заржал Петя Слюсарчук. — Чаво сидишь, яурэй! Разминирувай!

— Хочешь, чтобы я подорвался? — Миша побледнел лицом и ещё сильнее прижал к груди свои ноги. — Ищи дурака за четыре сольдо!

— Давай, давай! Не сцы! — Миша Гнилоквас стёр со своего лица страдальческую слезинку. На щеке осталась полоса размазанной грязи.

— Чё тут у вас за кино? Поделитесь с рабочими. — Культурно спросил я и протянул руки к железяке.

— Касьян, иди нахрен. Не порти нам спектаклю! — Слюсарчук тоже стер со своего лица капельку жидкости. Тоже оставил коричневую полосу.

— Димыч, отвали! Пусть Мампель разминирует. — Гнилоквас всё ещё улыбался, но понял, что сеанс смехотерапии подошел к завершению.

— Я не полезу! — Мампель крепко-накрепко вцепился в свои ноги. — Я что, дурак?

— Ты не дурак. — Сказал я и начал осторожно подкапывать песок рядом с железякой. — А я — дурак. Потому что такой противопехотной мины не знаю. На сапёрной подготовке консервных банок нам не показывали.

Пока я это говорил, мой палец легко и непринуждённо провалился под край «мины» сквозь разрыхлённый кем-то песок. «Мина» оказалась внутри совсем пустая, взрываться там было нечему, я смело выпрямил палец, встал на ноги и протянул руку Мампелю. На пальце у меня болталась пустая консервная банка со стержнем от старой батарейки посередине.

— Держи, Миша, свою мину. Дальше справишься сам.

— Блин, пацаны! Ну вы и папуасы! — Мампель обиделся и отпустил свои ноги. Они грустно свесились с камня.

— Касьян, ну нахрена ты так? — Слюсарчук размазал вторую каплю жидкости по своему лицу.

— Я еды хочу, а вы своими дурацкими шуточками загнали повара на скалу.

— Димыч, ты парашник что ли? Просили же — не трогай! Не нажрёшься ты никак. — Гнилоквас расстроился, что комедия закончилась не соразмерно купленных билетов и, сам того не замечая, обозвал меня обидным армейским намёком.

Внеплановое разминирование «кухни» привело к тому, что пацаны назвали друг друга папуасами, разошлись, как в море поезда и подумали, что история закончилась. Но она только началась. Потому что Миша Гнилоквас применил запрещённый приём ниже пояса в тот момент, когда намекнул на обжорство отважного минёра-противобаночника. В армейской среде слово «парашник» считается очень обидным и требует в отмщения.

— Я ему покажу! — подумала моя голова на счет обидчика, — Даже если он не захочет смотреть.

Удобную позу для осуществления «показания» долго ждать не пришлось. Миша Гнилоквас являлся отъявленным сладкоежкой, после обеда он полез через бруствер на склон, обращённый к Хисараку. Потому что у Хайретдинова наступила отдыхающая смена, а сахар, разбросанный вертолётчиками по минному полю, долго ждать не будет. Банки с тушёнкой и сгущёнкой подождут, они железные. А сахар не железный. Быстро-пребыстро его оприходуют местные осы и муравьи. Миша знал эту закономерность, поэтому перелез через бруствер и запрыгал по большим валунам через минное поле.

Манёвр Гнилокваса привлёк моё внимание, я отцепил от пулемёта магазин, снял с него нижнюю крышку и вытряхнул на плащ-палатку все патроны. Затем извлёк патрон из патронника, выдернул из него пулю и запыжевал комочком грязной бумаги. Полученный холостой патрон вставил в патронник, закрыл затвор и пристегнул пустой магазин. В таком положении пулемёт ничем не отличался от настоящего заряженного.

Все знают, что оружием баловаться нельзя, и я тоже знал. Но на Зубе Дракона ничего другого не было, как говорится в старинном анекдоте: — «Если бы он не был мальчиком, ему не с чем было бы играть». Такое времяпрепровождение меня не радовало, поэтому я, на всякий случай, ещё раз проверил, чтобы нигде не завалялся боевой патрон и решил воспользоваться пулемётом в развлекательных целях.

Не пытайтесь повторить мой поступок дома, любое баловство с оружием, это, как минимум, плохая примета. А как максимум — кого-то могут понести вперёд ногами. Но я всё проверил, внутри себя перекрестился, как настоящий комсомолец, спрыгнул в траншею Герасимовича и занял позицию к бою. Там перевесил ствол пулемёта через бруствер вниз по склону и навёл на боевого товарища, самозабвенно собиравшего пакетики сахара, разлетевшиеся между скал.

Злым голосом я окликнул Мишу:

— Гнилоквас!

— Шо? — Миша поднялся с карачек. Одной рукой он прижимал к себе собранную добычу. Другой рукой… другой рукой… в общем, удивлённо смотрел на меня снизу-вверх.

— Тебе Комендант говорил не выходить за границы поста?

— Ну-у-у, ну говорил.

— Он тебе говорил, что за это будет расстрел?

— Ну-у-у, ну и это говорил.

— Тогда — не обижайся! — Я громко щёлкнул предохранителем как будто поставил пулемёт в боевое положение. (На самом деле поставил на одиночный огонь. На всякий случай.) Медленно, демонстративно и страшно поднял ствол с бруствера, навёл в Мишу. Ему не видно было, куда я целюсь, понятно лишь, что в него. (На самом деле я целился на сантиметр выше