О, эта подлая постель,

О, этот злобный Коктебель,

О, будь ты проклят и забыт!

О, счастье – дождик моросит...

Ну что, Витя, поехали...

Мой друг, писатель Леонид Бабанин, прошлым летом прошел пешком от Ханты-Мансийска до Москвы. Даже если его путь всего лишь проследить по карте, расстояние вызывает страх и ужас. Примерно такое же состояние испытываю сейчас и я, находясь в самом начале романа, – мне предстоит преодолеть трехсотую страницу, а там уж как бог даст. Бабанин шел два месяца. У меня примерно столько же времени. Ему было легче – его не одолевали соблазны, а у меня рядом, в одном километре, гудит, грохочет, клокочет Москва. Но я не могу больше носить в себе историю, которую собираюсь рассказать, такое никто не сможет носить в себе слишком долго. Да и зачем, если есть бумага и два месяца свободного времени... (Сразу признаюсь... Не уложился я в два месяца и в четыре тоже. Полгода моей единственной жизни сожрали эти страницы – все дождливое лето 2008 года, да еще прихватили конец весны и начало осени.)

Коктебель... Опять Коктебель...

Когда-то я воспел его в «Брызгах шампанского» с восторгом искренним и неудержимым. Но все меняется. Строчки в начале этой страницы передают нынешнее мое к нему отношение. Возможно, когда-нибудь я снова его полюблю, любовью легкой и необязательной, но чуть попозже, чуть попозже...

Поезд из Днепропетровска в Феодосию приходил на рассвете, чуть ли не в четыре часа утра, но было уже светло, и утренняя сумеречность быстро исчезала под напором поднимающегося из-за моря розового сияния. Свежий, ночной еще воздух трепал вагонные шторы, сонная проводница незлобиво ворчала на бестолковых пассажиров, за окном мелькали редкие алые маки, голубоватая крымская полынь чуть колыхалась на слабом ветерке.

Все это было знакомо, все радостно волновало и обещало скорую встречу с морем. Недолго постояли у Владиславовки, еще меньше у Айвазовской и – впереди осталась только Феодосия. Сквозь мутные, годами немытые стекла вагонов можно было рассмотреть еще пустынные пляжи, потом потянулась набережная, утыканная разноцветными киосками. И, наконец, состав, скрежеща и содрогаясь всем своим ржавым железным телом, начал тормозить.

Приехали.

Феодосия.

«А вы не ждали нас, а мы приперлися», – пел я когда-то в давние наши глупые и веселые времена. – «Многих уж ребят с тех пор не стало, многие подались кто куда, времена счастливые настали – снова появились господа... Но исчезли наши переулки, наши подворотни и дворы, не услышишь больше старой „Мурки“, подрастают юные воры...»

Такие вот теперь песенки пошли...

Авось и других дождемся.

Водитель, видимо, узнал Андрея, поздоровался, подхватил его сумку и, не спрашивая согласия, поволок ее к машине. Андрей не возражал. В Коктебеле его многие знали.

– Как погода? – спросил он, когда уже выехали за город.

– Ну, ты даешь! – рассмеялся Саша, только сейчас Андрей вспомнил, что водителя звали Сашей. – Какая погода может быть в июле в Коктебеле! Снег валит каждую ночь! Но к утру тает.

– А вода?

– Двадцать три. Сойдет?

– Стерплю.

Саша долго молчал, обогнал машину, еще одну, на горизонте показались острые вершины Карадага. Улучив момент, он быстро взглянул на Андрея:

– Докладываю... У Наташи все в порядке. Весела и хороша собой.

– Пользуется успехом?

– Как никогда!

– Дай бог, – сказал Андрей спокойно. Почти спокойно. – К ней не пробиться?

– Можно, но не стоит. Там такие качки... В Коктебель боксеры на сборы приехали... И тяжеловесы. Юношеская сборная Украины.

– Круто... А Света?

– А у Светы плохо.

– Болеет?

– Хуже.

– Но хоть жива? – спросил Андрей, уже не зная, что думать.

– Еле-еле душа в теле.

– Говори уже наконец!

– Понимаешь... Андрюша... Дочка у нее... Погибла дочка. Леночка... Месяца два назад.

– Утонула?

– Хуже... Ты вот что... Загляни к Свете... Она сейчас маленько не в себе... Что сможет, сама расскажет. Не все она рассказывает, не всем... Ты обязательно к ней зайди... Это не мое, конечно, дело... Но Коктебель – поселок небольшой...

– Саша, – простонал Андрей, – не тяни!

– Видишь ли... В поселке поговаривают... Леночка-то... На тебя похожа. Была.

– Так, – протянул Андрей озадаченно. – Так... На одного меня?

– Андрюша... Я все понимаю. Коктебель – поселок не только маленький, но и блудливый. Как сказал наш поэт Жора Мельник... «Я проснулся – нет вина, и к тому ж в чужой постели... Значит, точно с будуна, значит, точно в Коктебеле».

– Как поживает Жора?

– Хорошо поживает. Выпустил книгу... «Души нетрезвые порывы». Пользуется бешеным успехом у юных красавиц.

– Жора или книга?

– Оба! – хмыкнул водитель.

– Света живет там же?

– А где же ей еще жить?

– Тоже верно...

– К ней едем? – осторожно спросил Саша.

– Да боязно спозаранку... После твоих рассказов... Зайду, конечно. Попозже. Еще застану там кого-нибудь... Из юношеской сборной.

– Ей сейчас не до этого... Она знает, что ты приезжаешь?

– Нет. Только Жора.

– Что ж он не встретил?

– Да ладно... Чего мужика дергать в такую рань. Ему пришлось бы среди ночи в Феодосию мчаться... Он тоже все знает?

– Все знают.

– Почему же он мне ничего не сказал? Мы перезванивались...

– Стеснялся.

– Так что там с Леночкой? Задушили, зарезали, изнасиловали?

– Всего понемножку. Куда едем?

– В Дом творчества.

– Там сейчас никого нет.

– Вахтер-то найдется... Муха на месте?

– При исполнении. Муха всегда на посту.

Машина, не снижая скорости, проехала в громадную ажурную арку с надписью, которую можно было прочитать за километр, – «Коктебель – страна коньяков».

– Соответствует? – спросил Андрей, кивнув на арку.

– Еще и как! Убедишься сегодня же...

Когда-то, кажется, совсем недавно коктебельский Дом творчества писателей был едва ли не самым соблазнительным местом в стране. Сюда стремились не только те, чьи портреты украшали школьные учебники по литературе, но и юные дарования, жаждущие увидеть классиков хотя бы издали, а если повезет, то и прочитать им свои незрелые стишата. Сейчас весь роскошный парк перегорожен железными заборами на участки, у каждого уже свой хозяин, кто-то уже вырыл траншеи под фундамент, вырубил акации и кипарисы, завез бетонные блоки, плиты, перемычки – новая жизнь наступает решительно и необратимо.