* * *

Что-то с тормозами, успел подумать он.

…Он очнулся оттого, что в лицо ему брызгали водой. Сначала ему показалось, что это Ольга будит его в школу, но потом он вспомнил, что Ольги давно уже нет, и школу он давно окончил. Он открыл глаза, увидел разбитое лобовое стекло, струйки дождя, залетающие внутрь, и все вспомнил. Вспомнил гонку по мокрому загородному шоссе, резкий вираж, попытку затормозить и страшный удар… Обо что он звезданулся, он так и не понял.

Он попытался шевельнуться, и страшная боль возникла в груди, подкатила под сердце, прервала дыхание. Плохо дело… Самому не выбраться. А где… тот, другой? Почему-то он никак не мог вспомнить его имени… Неужели тоже гробанулся?

Сколько времени он уже здесь? Когда его обнаружат? В это время здесь редко кто ездит… Лишь бы не загорелась машина…

Над ним вдруг склонилось знакомое лицо. Слава богу, тот, другой… Как же его зовут?

Тот, другой, внимательно смотрел на него. Он уже видел это лицо в таком ракурсе. Первый раз – в детстве. Они боролись, и тот, другой, победил и навис над ним. Детское торжествующее лицо, раскрасневшееся, с блестящими ликующими глазами…

Если честно, он тогда нарочно поддался, пожалел того, другого. Уж больно тот хотел победить, лихорадочно, судорожно хотел. И он подумал тогда: ну пусть уж победит один разок!

Потом он пожалел об этом. Уж столько было ликования, столько восторга, шума… Вся школа знала – его победили, разгромили, размазали по стенке! Больше он никогда не позволял тому, другому, брать верх над собой.

Всю жизнь у них так: «спорим, я сильней», «спорим, я умней», «спорим, я могу, а ты – нет». Уже не дети, уже даже не юнцы, обоим за тридцать, а все тягаются… И эта безумная гонка по мокрому загородному шоссе из той же оперы: «Давай, такой экстрим!.. Такой адреналин!.. Эх, слабо тебе!»

Зачем, ну зачем он повелся! Тормоза… Что-то случилось с тормозами…

Лицо того, другого, висело над ним. Уже не детское, не нежное, черты огрубели, расплылись, над бровью растет жировик, щеки в вечерней щетине обвисли, когда тот наклонился, и до него долетает чужое дыхание, возбужденное, неприятное…

– Что, Вовчик, живой? – Почему-то в голосе того, другого, не было ни испуга, ни сострадания, одна досада.

– Живой, – прохрипел он. – Помоги!..

Тот помолчал, будто что-то решая. Слышался только шум дождя да тяжелого дыхания.

– Ну жаль, – наконец сказал тот, другой. – Жаль, что ты такой живучий. Но мы это сейчас исправим.

Рука того, другого, резко взметнулась вверх. Он увидел зажатый в ней обрезок металлической трубы.

Время замедлилось, почти остановилось. Рука того, другого, бесконечно долго летела вниз, к его ничем не защищенному лицу. Он успел понять, что его убивают, но сделать ничего не мог, только недоумевал – за что, за что, за что? До того самого момента, когда страшный удар наконец не размозжил ему голову. И, уже падая в черную воронку безвременья, он последним проблеском сознания успел еще раз пожалеть, что тогда, в детстве, позволил тому, другому, победить себя…

– Сердце бьется о штаны! – воскликнула Верка Коваль.

Это была ее коронная фраза. Веркино сердце «билось о штаны» во всех волнительных случаях. В школе это бывало перед контрольной или когда должны были вызвать к доске, или когда мальчик приглашал на свидание. Но сегодня у Верки был более основательный повод для волнения – они с мужем ехали смотреть свой новый загородный дом.

Был конец рабочего дня. Мы с Веркой стояли перед большим старинным зеркалом в вестибюле Научной библиотеки. Я наматывала длинный шарф поверх поднятого капюшона куртки, Верка малевала пухлые губы ярко-вишневой блестящей помадой. Верка и сама, под стать помаде, была праздничная и яркая. Светлая коротенькая норковая шубка, такой же пушистый берет, из-под которого вились темные кудряшки, блестящие светло-карие глаза в густых ресницах и белоснежные зубы – все это сверкало, искрилось и походило на новогоднюю игрушку. От Верки не хотелось отводить глаз.

Верка замужем за очень состоятельным человеком Николаем Рюминым. Кстати, она давно уже Рюмина, Веркой Коваль я зову ее по старой школьной привычке. Николай владеет предприятием, которое производит томатопродукты – кетчупы, соусы, закусочные пасты. Дешевый полуфабрикат – томатную пасту – привозят из Китая, на Колином заводе ее разводят водой, добавляют соль, сахар, травы и специи, варят и разливают по баночкам и бутылочкам, наклеивают на них яркие этикетки и развозят по магазинам. Сырье дешевое, продукция ходовая, производственный процесс несложный, и Колин бизнес процветает. Поэтому Верку возит на работу личный водитель, ее хозяйство ведет экономка, а трехлетнего сына Ваську воспитывает бонна «с английским языком».

Два года назад Коля купил по случаю территорию бывшего пионерского лагеря с остатками строений. Купил просто потому, что продавали дешево, а свободные деньги были. Некоторое время он думал, что с этой покупкой делать дальше – перепродать или сдать в аренду, а потом решил строить там загородный дом. Место чудесное, рядом река, кедрач, к тому же все коммуникации сохранились.

– Чего ты волнуешься? – удивилась я. – Событие-то приятное. Поехать, полюбоваться да день новоселья назначить.

– Ай! Ты не понимаешь! Я с этим домом все нервы себе истрепала. Вот сейчас приедем – и снова что-нибудь да будет не так!

– Все равно это когда-нибудь закончится. Все построится, устроится, сделается по твоему вкусу! Так всегда бывает, успокойся.

– Да не могу я не психовать! Не выношу, когда что-то не по мне, ты ж меня знаешь!

Да, уж я Верку знаю. Мы знакомы с незапамятных времен, потому что жили по соседству, на одной лестничной площадке, а наши матери были подругами.

Нас с Веркой вместе катали в колясках, потом мы вместе ходили в детский сад, потом сидели за одной партой, учились в одном институте, а теперь вместе работаем в Научной библиотеке университета. Мы даже карьеры сделали одинаковые – начали с простых библиотекарей на выдаче книг и дослужились до руководителей отделов. Я заведую сектором естественных наук, а Верка командует залом периодики.

Раньше мы с Веркой были неразлейвода, а теперь постепенно отходим друг от друга, и вовсе не по Веркиной вине. По моей.

Как только Верка стала богатой замужней дамой, она почему-то вбила себе в голову, что обязана мне помогать. После нескольких ее попыток заплатить за меня в столовой и сделать мне дорогой подарок мы тяжело поссорились. Верка плакала и говорила, что у меня трудный характер. Я ощущала себя какой-то бабой-ягой, ведь я понимала, что Верка делает это от чистого сердца, что она просто хочет порадовать меня, но уступить Верке не могла. Во мне вдруг проснулась «пролетарская гордость», которая не дает мне пользоваться халявой. Я отказываюсь, даже когда Верка хочет просто подвезти меня куда-нибудь на своей машине.