Своим молодым личиком я всегда гордилась и старалась его сохранить всеми возможными и невозможными волшебными способами. Наверное, поэтому горячо любимые зелья стали моей профессией. И пускай люди говорили, что с такой внешностью я себе никогда не найду приличного мужчину — только педофил польстится или малолетка, — я всё равно продолжала поддерживать себя в хорошей форме. Кто бы мог подумать, что придёт день, когда моя внешность мне резко разонравится.

Тогда в отделении атмосфера стояла скверная. Трёх месяцев не прошло со смерти майора Александра Зарецкого. Коллегу, конечно, было безумно жалко, но потихоньку-помаленьку все уже начали отходить. Кроме его гражданской жены. Ей все сочувствовали, и дочери её… Я тоже. Где-то до того момента, пока «вдова» не подошла ко мне с умопомрачительной новостью.

— Соня, ты в своём уме? — спросила я, выслушав до конца. Перебила бы раньше, да дар речи потеряла во время рассказа.

— Я даже разрешение у начальства получила, — ответила она уверенно. Спокойно, без жара, почти обречённо. Лучше бы начальство её в таком состоянии не на задание отправляло, а на лечение.

— Ты их по голове перед этим стукнула, что ли? Ау! Я ни разу не оперативник, под прикрытием, или как это у вас там, не работала никогда.

— Лид, — присела Соня напротив меня, спокойно сложив руки полочкой. В этот момент, я поняла, что ляпнула что-то не то. Во всяком случае по моей собеседнице было видно — куда бить она знает. — Под прикрытием тебе не придётся ничего особо сложного делать, только ходи на занятия и всё. У вас с моей дочкой даже имена одинаковые — не запутаешься.

Кажется, я начала понимать весь коварный замысел. Соня за что-то на меня обозлилась и хочет просто запихнуть в ад. Заживо. А точнее снова за парту. Если бы меня спросили, я бы предпочла котелок. К тому же от них я всё равно по долгу службы далеко не отхожу.

— Лидочка, ты понимаешь, что после смерти Саши ещё один одинокий преподаватель привлечёт внимание?! Они же меня сразу засекут. И если уж Саша погорел…

И если уж Сашу они пришили, то нам туда лучше не лезть. Всю жизнь считала, что школа — зло. А когда в ней кто-то ежегодно убивает детей и сотрудников маглиции…[1] в общем, ехать туда не хотелось от слова «совсем».

— Лида, твоя последняя напарница уже полгода работает — справится и одна, а если ты не пойдёшь, моя смерть будет на твоей совести.

— У меня нет совести, — поспешно ответила я. Пожалуй, слишком поспешно.

— Проверим?

От обиды я чуть не взвыла. Ненавижу оперов! Как они это делают? Взяла и просто, можно сказать, с ничего вытащила из меня согласие! Пожелай она, я бы, наверное, и под признанием в убийстве подписалась.

— Я так понимаю, если твоя «дочь» будет материться, ругаться с учителями зелий и, напившись, философствовать отнюдь не как шестнадцатилетка, тебя это не смутит? — обречённо спросила я, сдаваясь.

— Нет, конечно! — просияла Соня, поняв, что крепость пала. — Делай что хочешь и ни в чём себе не отказывай!

…только вставай в несусветную рань и хотя бы спи на неудобной парте. Ой, мать вашу, во что я влезла?

С тоской я глянула на своё отражение. Вот зачем, зачем скажите, мне потребовалась эта молодость? Доказать, что я такой крутой зельевик, что способна себя «законсервировать»? Так, поди, не одна такая, только у других мозгов больше, и они выбирают себе возраст поприличнее. Двадцать лет это тоже очень даже, да и двадцать пять — самый расцвет сил. Только после выпуска меня никто не уговорил повременить и маленечко вырасти.

В такой ситуации даже теоретический отпуск меня не радовал. Наоборот. Вдруг так тоскливо стало, такая ностальгия напала…

— Подпиши тут, — потребовала Соня, пока я не успела передумать.

Росчерк я ставила — как руку на анализ крови отдавала. Побыстрее бы отделаться и лучше не смотреть в ту сторону. Всё равно же с живой не слезет.

Моя новоиспечённая «мать» ускакала, успев предупредить, чтоб я за неделю завершила все свои дела. Оставалась надежда, что в роли преподавателя Соня солидную гимназию не устроит, но надежда была такая сла-а-а-абенькая. Почти что оптимизм, а не надежда — когда сам понимаешь, что такого не случится.

Ещё и, с позволения сказать, напарница — второй подсунутый мне зельевик с каким-то левым образованием — полдня ныла, что не понимает, почему явно любовное зелье не гасится простым травяным отваром с добавлением пшеницы на ключевой воде. Я стопроцентно могла утверждать, что виной всему куриное сердце не из обычного мясного магазина, а «свежее» из отравленной курицы — подобные особые условия обычно ставили при варке долгосрочных зелий, которые обновлять не приходится. Для нейтрализации такого состава нужны ещё воск и соль. Но раз моя напарница — «крутой специалист», то пусть сама и разбирается. К тому же, она меня бесит.

Как я закончила экспертизу по яду — ума не приложу. За принесённую «дурь» сегодня так и не взялась. Сидела оставшиеся полдня над котлом, медитировала и представляла, что скоро всё это у меня отберут и посадят за парту. Слушать совершенно ненужные мне вещи. Артефакторику,[2] превращения, оборонку,[3] зубрить формулы на словеске…[4]

Кажется, я даже конец рабочего дня пропустила, потому что в кабинет робко заглянул зам начальника отделения, а уж он всегда засиживался допоздна. И сегодня явно досидел, потому что за окном стояла непроглядная темень.

— Лид, яд какой-то незнакомый?

О чём речь, я сходу и не поняла. Работа-то оказалась простенькой. Но как только сообразила, с чего вообще начальник спрашивает, рухнула на стол и простонала:

— Не хочу на словеску…

Одно радовало: в магических школах словеска шла вместо литературы. Сомнительное удовольствие от замены, но хоть не всё сразу.

— Лидуська, ты чего так?

Лидуська… Почти тридцатник, а всё Лидуська. Так все бывшие одноклассники уже вырастут, а я никогда и не стану Лидией Сергеевной. Нет, после этого дела надо срочно прекращать так активно мазаться кремами.

— Антон Васильевич, вот зачем вы так? Мало того, что Соню отпустили, так ещё и меня в это дело втравили.