Тебе — любящему всех животных.

Тебе — всегда мечтавшему поскорее вырасти, чтобы узнать, где правда, а где ложь в сказках о животном царстве.

Тебе — верящему вопреки очевидности.

Тебе — лентяю, так и не понявшему, что изучать иностранные языки стоит хотя бы для того, чтобы лучше понимать язык своей родины посвящается перевод этой книги.

Мистер Джонс, владелец фермы «Усадьба», запер курятники на ночь, а лазы под ними закрыть позабыл — слишком он был пьян. Пятно света от фонаря, танцуя по земле, отмечало все извилины пути, по которому прошествовал мистер Джонс через двор к заднему крыльцу. Там он швырнул свои сапоги, и, выцедив на кухне последний в этот день стаканчик, добрался, наконец, до постели, в которой давно уже похрапывала миссис Джонс.

Свет в окне спальни погас, и тотчас же в дворовых постройках послышался шум шагов, хлопанье крыльев. Еще днём животное население фермы обошел слух о том, что прошлой ночью старик Майор, премированный белый хряк, видел удивительный сон, о котором он обязательно хочет сообщить всем животным. Было решено собраться в большом амбаре, как только мистер Джонс благополучно уберется на покой.

Старик Майор — так всегда его называли, хотя на выставке он был известен под именем Уиллингдонского Красавца — пользовался на ферме столь большим уважением, что каждый готов был пожертвовать часом сна, чтобы услышать его рассказ.

У дальней стены большого амбара, на высоком соломенном ложе, словно на трибуне, возлежал Майор. Свет от фонаря, свисавшего с балки, падал прямо на него. Майору было уже двенадцать лет, и в последнее время он стал немного неповоротлив, но выглядел все ещё величественным, а повадку имел мудрую и благожелательную — несмотря на то, что клыки его никогда не были подпилены. Постепенно амбар стал заполняться животными, которые, войдя, устраивались поудобнее, каждый на свой манер. Первыми пришли все три собаки: Джесси, Блюбелл и Пинчер, а затем — свиньи, которые расселись в соломе у самой трибуны. Куры устроились на подоконниках, голуби вспорхнули на стропила, овцы и коровы улеглись вслед за свиньями и в ожидании занялись жвачкой. Обе ломовые лошади, Боксер и Люцерна, вошли одновременно, очень медленно и осторожно ставя свои волосатые огромные копыта, чтобы не задеть случайно какую-нибудь зверушку, укрывшуюся в соломе. Люцерна была массивная добродушная матрона средних кобыльих лет; после четвертого по счёту жеребенка ей уже не удалось вполне восстановить фигуру. Боксер — громадное животное, почти двухметрового роста, обладал силой, которая сделала бы честь паре обычных лошадей. Из-за белой полосы, вытянутой вдоль носа, морда его имела глуповатый вид, да он и вправду не блистал разумом, но зато пользовался всеобщим уважением за ровный характер и огромную работоспособность. Вслед за лошадьми пришла Мюриэль — белая коза, и Бенджамин — осел. Бенджамин был старше всех животных на ферме и отличался самым скверным характером. Говорил он редко, и к тому же его замечания довольно-таки сильно отдавали нигилизмом: так, он говаривал, что, мол, Бог ему дал хвост — отгонять мух, но он предпочел бы, чтобы не было ни мух, ни хвоста. Лишь он один среди всех животных фермы никогда не смеялся. Если его спрашивали — почему, он отвечал, что не видит вокруг ничего смешного. И тем не менее, Боксеру он был предан, хотя скрывал это. Воскресенье они обычно проводили вдвоем — паслись бок о бок и молчали.

Едва обе лошади улеглись, как в амбар приковылял выводок недавно осиротевших утят. Покачиваясь и попискивая, они разыскивали место, где на них никто не мог бы наступить. Люцерна устроила нечто вроде загородки, осторожно согнув свою громадную переднюю ногу, и утята, угнездившись там, немедленно уснули. В последнюю минуту в амбар мелкими шажками вошла Молли, глуповатая и хорошенькая белая кобылка, которую мистер Джонс запрягал в свою пролетку. Жуя кусок сахара, она улеглась на видном месте, поигрывая белой гривой, чтобы привлечь общее внимание к вплетенным в неё красным лентам. А самой последней пришла кошка, которая по обыкновению постояла, высматривая наиболее теплое местечко, наконец, втиснулась между Боксером и Люцерной и там, довольно мурлыкая, пролежала до самого конца, пропустив мимо ушей почти всю речь Майора.

Все животные фермы были теперь в сборе, за исключением старого Мозеса, ручного ворона, который спал себе на жердочке за дверью господского дома. Убедившись в том, что все собравшиеся удобно устроились и внимательно ждут, Майор прочистил глотку и начал:

«Товарищи, вы уже слышали о странном видении, посетившем меня прошлой ночью. Но об этом я расскажу позднее. Сначала я хочу сообщить вам кое-что. Товарищи, я знаю, мне уже недолго осталось быть с вами. Думаю, что должен поделиться перед смертью теми знаниями, передать вам ту мудрость, которую я сумел приобрести за свою долгую жизнь. Лежа в одиночестве, я имел немало времени для размышлений, и могу сказать, что к исходу моих дней понял сущность всей жизни на земле и думы всех обитающих на ней животных. Об этом я и хочу говорить.

Прежде всего, товарищи, какова в сущности наша жизнь? Посмотрим правде в глаза: она изнурительна, несчастлива и коротка. Мы появляемся на свет; пищи нам дают как раз столько, чтобы душа не рассталась с телом, и заставляют нас в то же время трудиться до последнего предела наших сил; а в ту самую минуту, когда мы становимся нетрудоспособными, нас гнусно и жестоко убивают. Ни одно животное в целой Англии не знает ни минуты покоя и счастья с того дня, как ему исполнится год. Ни одно животное в целой Англии не знает свободы. Жизнь животного — нищета и рабство. Вот неприкрытая правда.

Таков ли естественный порядок вещей в природе? Так ли нища наша страна, что она не в состоянии предоставить достойную жизнь тем, кто населяет её? Нет, товарищи, тысячу раз нет! Почва Британии плодородна, климат её благодатен, страна в состоянии дать пропитание в изобилии гораздо большему числу животных, чем живет на ней ныне. Одна лишь наша ферма могла бы обеспечить дюжину лошадей, двадцать коров, сотни овец — и все они жили бы в радости и достатке, каких сейчас и представить себе не могут. Отчего же мы продолжаем существовать в столь жалких условиях? Оттого, что почти всё, производимое нами, крадут люди. Вот в чем корень всех ваших трудностей. Название ему — Человек. Человек — наш единственный подлинный враг. Удалите Человека — и основная причина голода и рабского положения животных будет устранена навеки.

Человек — единственное существо, которое потребляет, но не производит. Человек не даёт молока, не несет яиц, он слишком слаб, чтобы тащить плуг, слишком медленно бегает, чтобы ловить зайцев. И тем не менее, он — господин над всеми животными. Он посылает их на работу, а потом возвращает им от плодов их труда лишь столько, чтобы они не умерли с голоду, остальное же забирает себе. Нашим трудом обрабатывается земля, нашим навозом она удобряется, и тем не менее, ни один из нас не владеет ничем, кроме собственной шкуры. Вы, коровы, которых я вижу сейчас перед собой, — сколько тысяч галлонов молока дали вы в этом году? А что сделали они с этим молоком, которым могли быть выкормлены крепкие бычки? до последней капли пошло оно в желудки наших врагов. А вы, куры, сколько яиц снесли вы в этом году — и сколько из них раскрылось под клювиком цыпленка? А ведь все остальное ушло на рынок, — чтобы карманы Джонса и его работников наполнились деньгами. А ты, Люцерна, — скажи — где четыре жеребенка, выношенные тобой? Они могли бы стать отрадой и поддержкой твоей старости, но были проданы, лишь только каждому из них исполнился год, и ты никогда не увидишь их больше. Четырех жеребят ты принесла в мир, всю свою жизнь ты трудишься в поле — что ты получила за это, кроме тощей торбы с овсом и деревянного стойла?