В 1917 году промышленник и финансист Павел Рябушинский писал в газете «Утро России»: «Мы вот теперь говорим, что страна стоит перед пропастью. Но переберите историю: нет такого дня, чтобы эта страна не стояла перед пропастью. И все стоит». Стоит ли сегодня с высоты нашего обманчивого всезнания снисходительно подтрунивать над благодушным оптимизмом Рябушинского на пороге катастрофы. В его словах есть правда. Слишком легко, сетуя на превратности судьбы, мы нарицаем населяемые нами времена «последними», слишком часто прибегаем к сильным эпитетам и драматическим сравнениям. И от того так трудно, подчас невозможно оценить истинное положение дел, действительно ли мы стоим над бездной или движемся, пусть и преодолевая серьезные препятствия, — на безопасном расстоянии от ее края.

Вот и слово «Смута», которым нарекли переплетение трагических событий, потрясших Россию в самом начале XVII века, их современники, растиражировано, прилеплено к самым разным отрезкам отечественной истории. Чуть ли не каждому новому поколению русских людей казалось, что оно живет в смутные времена. Но проходили годы, и оказывалось, что Смута — это все-таки нечто иное, нечто большее, чем «рядовое» нестроение. Но можно ли, не дожидаясь суда истории, отличить Смуту от ее подобия?

Недостатка в горестях и страданиях Русь на самом деле никогда не испытывала. Но редко когда они оборачивались социально-политическими катаклизмами, которые подрывали сами основы государства. Чтобы переступить черту, отделяющую смуту от Смуты, требуется Великая Иллюзия, всеобщая вера в чудодейственный рецепт мгновенного излечения от хронических недугов. Смута на Руси, что в наши дни, что в седой древности, всегда начинается с радостного волнения, с восторга, который переполняет русскую душу, выплескивается наружу, сливаясь с восторгом толпы, подобно волне расходится кругами по городам и весям. Чего ликует народ православный, какую великую победу празднует? А празднует он освобождение от морока, прощание с бедами, расставание с напастями. Так было в феврале 17-го, так было и в августе 1991-го.

Так было и четыре столетия назад. Нехорошо начинался на Руси век семнадцатый. Страшный неурожай и голод три года терзали государство: люди лежали на улицах и, подобно скоту, пожирали летом траву, а зимой — сено. Муки плоти перемежались со смятением духа. Ближние оборачивались врагами. Дальние внушали страх. Зло и обман, ненависть и смерть множились на земле. Разжирели ростовщики, что бесстыдно наживались на бедах простолюдинов; расплодились лихие разбойничьи ватаги, подступавшие к самой Москве; поощряемые властью, повсеместно выныривали соглядатаи и доносчики, по навету которых невинные пропадали в мрачных застенках. Как повествует летописец, «жены на мужей доносили, а дети на отцов, и от такого ужаса мужья от жен своих таились, и в тех окаянных доносах много крови пролилось неповинной: многие от пыток померли, иных казнили, иных по темницам рассылали, дома разоряли; ни при каком государе таких бед никто не видел».

Сама природа гневалась на непотребные дела земные. «По ночам на небе появлялось грозное сверкание, как если бы одно войско билось с другим, и от него становилось так светло и ясно, как будто взошел месяц; временами на небе стояли две луны, а несколько раз три солнца, много раз поднимались невиданные бури, которые сносили башни городских ворот и кресты со многих церквей. У людей и скота рождалось много странных уродов. Не стало рыбы в воде, птицы в воздухе, дичи в лесу, а то, что варилось и подавалось на стол, не имело своего прежнего вкуса… По ночам раздавался такой вой волков, подобного которому еще не бывало на людской памяти» — писал современник.

Измученные люди жаждали избавления — избавления чудесного — как пробуждения от затянувшегося дурного сна, когда уже понимаешь, что кошмарное и тягостное только видится, но не хватает сил порвать обволакивающую тебя бесплотную, но непреодолимую завесу. Вся Земля уже поняла и согласилась, в чем причина несчастий, а вернее с тем, кто их виновник, — государь Борис Годунов, убийца, интриган, властолюбец. Ждали избавителя.

И вдруг из смутных чаяний, приглушенных разговоров, дивных слухов возник призрак, который стал стремительно обретать кровь и плоть, потому что его ждали, в него страстно поверили тысячи и тысячи. Люди всегда жаждут чуда, но в кои то веки оно становится очевидностью — воскрес коварно убиенный в мае 1591-го царевич Димитрий Иоаннович, сын Грозного царя; воскрес, чтобы отомстить подлому убийце; воскрес, чтобы вернуть у похитителя принадлежащий ему престол; воскрес, чтобы восстановить попранную справедливость и вернуть в страну довольствие и покой; воскрес, чтобы править своим народом по Божьим установлениям. Как тут не праздновать православным, как тут не радоваться.

Царствование многомудрого самодержца Бориса Годунова, вчера еще неколебимое, таяло, как ночная мгла от первых утренних лучей. Близился долгожданный рассвет. Москвичи, желая удачи приближающемуся к городу Димитрию, громко восклицали: «Дай Боже, чтобы истинное солнце снова взошло бы над Русью. До сих пор мы сидели во мраке, теперь снова забрезжил истинный свет». Француз Жак Маржарет с восхищением писал о том, что новый монарх давал подданным «понемногу распробовать, что такое свободная страна, управляемая милостивым государем». Лжедмитрий разослал по приказам строгий указ, повелев, чтобы приказные и судьи «без посулов решали дела, творили правосудие и каждому без промедления помогали найти справедливость». Разоблаченных взяточников били палками, водили по улицам с кошельком, привязанным к шее. «Мы — непобедимейший монарх Божьей милостью император, и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь-самодержец…», — именовал себя Димитрий.

Но не прошло и года, как чудесно обретенный государь валялся растерзанный и бездыханный на Красной площади с маской на срамном месте и дудкой во рту, чем снабдили покойника торжествующие заговорщики. Очевидцы свидетельствуют о немалом числе охотников поглумиться над телом убиенного. Москвичи же в большинстве своем не злорадствовали, а недоумевали, предчувствуя новые, еще более страшные бедствия. Димитрий, казалось, уснул навеки, однако Смута не кончилась, а только разгоралась: призрак воскресшего оказался куда живучей, куда опаснее, чем его плотская оболочка. Русские люди решительно отказывались расставаться с чудом, с воплощением своих чаяний.