Убивать

сначала время,

потом муху,

возможно, мышь,

потом как можно больше людей,

потом опять время.[1]

Эрих Фрид

…И звезды были такими крупными, такими спелыми и яркими, словно лежишь под яблоней, а тебе в рот смотрят чистые, умытые яблоки, лучась сытыми боками. Казалось – руку протяни, и сорви сияющий плод, да хрустни на всю округу ледяной и сочной звездой… И вся эта роскошь – всего лишь с высоты какой-то зачуханной пятиэтажки, продравшейся крышей сквозь хмарь московского загаженного неба! А если бы на Останкинскую телебашню забраться? На тот самый высокий, самый последний балкончик, которым окружен шпиль? Оттуда, должно быть, звезды еще вкусней…

Одно было плохо: стылая осенняя ночь выбрала последнее тепло из одежды, и алкоголь, все еще гулявший в крови, уже не согревал.

Зазвонил будильник, и Стасик привычно нашарил его у изголовья. Нажал холодную отсыревшую кнопочку.

И тут же резким рывком сел, испуганно оглядываясь. Сердце заколотилось, как и острая боль в висках. Он спал на…

На крыше?!

Пятиэтажки?!!

И будильник рядом поставил?!!

– С вас тридцать четыре рубля.

Стасик очнулся, тряхнул головой, возвращаясь в действительность, вытащил из кармана потертое коричневое портмоне и стал отсчитывать деньги.

– Молодой человек, вы зажигалку уронили, – обратилась к нему стоявшая за ним в очереди в кассу немолодая тучная женщина.

Действительно, секунду назад что-то звонко треснулось о кафельный пол магазина. Стасик обернулся. В метре от него поблескивало золотистое тельце дорогой зажигалки.

– Это не моя, – пожал он плечами.

– Да, но я видела, как она выпала из вашего кармана! – возразила дотошная соседка по очереди.

«Неужели опять?» – Стало мгновенно жарко, и спина сделалась влажной под дутой синтетической курткой.

– Я не курю, и это не моя зажигалка! – раздраженно бросил он женщине.

– Да, но я видела… – растерялась та. – Она выпала, когда вы вытаскивали кошелек…

– Хорошо! – нервно выкрикнул Стасик. – Хорошо! Она выпала из моего кармана, это моя зажигалка, вот я ее беру, теперь вы отстанете от меня, а?

Женщина покраснела от обиды. Она, можно сказать, из лучших чувств, а ее за это еще и обругали! Вот до чего народ дошел – кидаться стали друг на друга! Ладно бы она попыталась прикарманить чужую вещь, так нет же, хотела честно вернуть ее хозяину!.. Эх, делай людям добро после этого…

Поджав губы, женщина демонстративно повернулась к Стасику широкой спиной в ярко-синем пальто.

Стасик брезгливо взял в руки зажигалку. Он был близок к истерике. Сунув зажигалку в карман, суетливо расплатился, забрал сверток с колбасой с прилавка и торопливо покинул магазин.

«Все, – думал он, возвращаясь домой, – все кончено. Я болен. Я сумасшедший и клептоман. Я ворую чужие вещи и даже не замечаю этого. У меня что-то с памятью. К психиатру надо идти, к психиатру! Иначе я и впрямь сойду с ума…

Скорей бы Галка появилась. Пока не сошел».

– Почему так поздно? – вскинулся он, едва Галя открыла дверь.

– Скажи спасибо, что вообще пришла… – рассеянно откликнулась она, снимая шубку. – Муж ко мне едва охрану не приставил, я уж думала, не увидимся с тобой сегодня.

– С чего бы? Подозревать стал что-то?

– Да нет, из-за маньяков! – сказала Галя, аккуратно ставя сапожки под вешалку.

– Каких еще маньяков?

– Ну ты даешь! Газет, что ли, не читаешь?

– Ну уж не раздел криминальной хроники, – съязвил Стасик: Галин муж работал в уголовном розыске.

– Маньяки по квартирам ходят, мужей связывают, а женщин насилуют в их присутствии, – объяснила Галя. – И мужья как один помирают от огорчения! – Она прошла в комнату и окинула ее хозяйским глазом.

– Ну, ты-то ничем не рискуешь! – Стасик следовал за ней. – Чтоб тебя изнасиловать в присутствии мужа, им его долгонько подстерегать придется – импотентами успеют стать!

– Эй, эй, полегче! Я тебе сто раз говорила, Стасик, не наезжай на моего Димку!

– А я тебе сто раз говорил: не называй меня Стасиком! Я – Стас!

– И чего ты такой злой сегодня, Стас? – хмыкнула Галя. – Чем тебя мой муж обидел? Иль ты меня ревновать вздумал?

– Вот еще!

– Тогда и не выступай… Ты уже ел?

– Галка, мне не до еды…

– Да? – игриво произнесла Галя, поведя бедрами. – Так я пошла в ванную?..

– Погоди. – Стасик дотронулся до ее круглого плеча извиняющимся жестом. – Сядь, я тебя прошу. Мне нужно тебе кое-что рассказать…

Галя без возражений села и приготовилась слушать, устремив свои карие блестящие глаза на Стасика со всем возможным вниманием: такое предисловие означало, что Стасик опять куда-то вляпался…

Галя принадлежала к породе женщин, истекавших повышенным материнским инстинктом, как кормящая мать молоком из набухшей груди. Такие женщины всегда ищут объект приложения своих щедрых забот, тот роток, который готов отсосать излишки животворной субстанции. Правда, Галя еще до Стасика нашла вполне успешное применение этой благотворительной наклонности: опекать своего мужа Диму, бравого усатого опера, у которого работа нервная и опасная и который нуждается в домашнем уюте, душевном тепле и горячих пирогах для восстановления в короткие мгновения отдыха потраченных душевных и физических сил.

Но Дима оставлял пустоты в Галкиной любве­обильной душе. Ее женской ласки и заботы хватало на двоих (а может, и на троих бы хватило, но Галка экспериментировать не рискнула – так далеко ее эмансипированное свободомыслие заходить не отваживалось), в отличие от ее мужа, которого на двоих – работу и жену – не хватало. Все же как ни крути, а даже сильно развитый материнский инстинкт требует вознаграждения в виде мужского внимания и прочих мужских качеств, столь необходимых женщине. И недоданное ей мужем Галя возмещала в умеренных любовных взаимоотношениях со Стасиком, одновременно дотрачивая излишки своей потребности кого-нибудь опекать.

– Это уже не в первый раз! – нервно говорил Стасик. – То у меня какие-то чужие ручки в карманах, то ключи, то зажигалки… Я, кажется, стал клептоманом!

– Ну-ка покажи. – Галя была образцовой женой собственного мужа и желала увидеть вещественные доказательства.