Солнце взошло в густом тумане, а потом с севера налетел такой колючий и студеный шквал, словно кто-то наслал его с самого Вечного Льда. Еще вчера море было зеленым, как летний луг, а теперь катились одна за другой тусклые угрюмые волны. Небо с утра затянуло слоистыми облаками. Солнце то проглядывало сквозь них расплывчатым пятном, то совсем скрывалось в мутной хмари. Одно хорошо — ветер оказался попутным. Поставили мачту, подняли парус — корабль побежал веселее.

Корабль был двадцативесельный драккар, всей команды — четыре десятка рабов-гребцов из саамских племен да кормчий, наемник-варг, с двумя помощниками. Управившись с парусом, варги устроились на корме отдохнуть и перекусить. Каждый вытащил свои припасы — то, что догадался взять в поход. Гребцов же не кормили третий день. Все, в том числе и сами гребцы, понимали, что это значит: обратной дороги для них не будет.

«Очень кстати пришелся попутный ветер, — подумал Бьярни, кормчий. — Еще такой денек, как вчера, и господам тунам пришлось бы самим садиться на весла».

Он представил себе это зрелище и усмехнулся, убедившись, что туны не смотрят в его сторону.

Корабельщики задумчиво съели по вяленой треске, зажевали кислым ржаным хлебом, и Аке, молодой помощник, тихо спросил:

— Узнали, куда идем-то, дядя Бьярни?

— Куда похъёльцы скажут, туда и пойдем, — ответил кормчий, суровостью тона намекая Аке, что лучше бы тому помолчать. Но помощник не унимался:

— Недоброе здесь место — что небо, что море. Вы заметили, что уже почти полдень, а тени не двигаются?

Бьярни промолчал, поскольку сказать ему на это было нечего. Сколько лет он уже служил тунам, а таких странных походов еще не случалось. Третий день, как они отчалили от берега, сразу взяв курс в открытое море, и с тех пор их окружали только волны, да касатки, да косяки рыбы. И плавучие ледяные горы, которым в это время года здесь появляться не положено. Бьярни знал все острова, бухты и проливы великого Гандвика, от единственной незамерзающей гавани Похъёлы до скал Норье и лесистых берегов южной Саксы, но куда они сейчас забрались, не понимал.

И море незнакомое, и всё вокруг неправильно. Вчера целый день упорно дул встречный ветер, гребцы выбивались из сил, а к вечеру море заволокло туманом, и почти сразу всех потянуло в липкий, неодолимый сон. Слава Одноглазому, выручили туны — полночи пели руны,[1]отгоняя белое марево и не давая никому заснуть. Около полуночи туман наконец разметало ветром — и на небе проглянули незнакомые звезды.

— Туны небось знают, куда плыть, — повторил Бьярни. — Они нас отсюда выведут.

— Ничего, без нас все равно не выберутся, — проворчал Олоф, надсмотрщик за гребцами, садясь рядом и доставая увесистый мешок со снедью. — Ветер-то попутный задул — ух, вовремя! Рабы едва веслами ворочают. До чего же квелый, никудышный народец эти саами, и взять с них нечего. Помню, позапрошлым летом ходили мы…

— У тебя, говорят, ночью несколько гребцов погибло?

— Вроде того. Кто сидел дальше всех от тунов и тумана нахлебался — уснул и не проснулся. Их так спящими и выбросили за борт. — Олоф оглянулся, понизил голос — А может, сначала кровь выпили, а выкинули уже потом. Не пропадать же добру.

— Хватит повторять рабские выдумки, — с досадой сказал Бьярни.

— Выдумки-то выдумками, однако… Я следил за тем, как бросали спящих гребцов, — у одного точно кровь спустили. Уж поверьте, я разбираюсь. Думаешь, почему туны с собой еды не взяли? — Олоф махнул рукой вниз, где чернели головы гребцов: — Вон она, их пища.

Аке недоверчиво фыркнул.

— Быть того не может! Да я бы никогда к людоедам не нанялся!

Бьярни и Олоф одинаково ухмыльнулись.

— Пусть хоть друг друга жрут, лишь бы нам платили, — сказал надсмотрщик.

Туны недаром набирали наемников только среди морского народа земли Норье. Слухи об отваге и жестокости варгов расходились по всему миру гораздо дальше, чем заплывали их драккары. Что на море, что на побережьях их боялись сильнее, чем злых чародеев-тунов. Темная страна Похъёла, где царит вечный холод и ночь длится полгода, слишком далеко, чтобы бояться ее по-настоящему. Алчность же варгов неутолима.

— Ты не прав, — возразил надсмотрщику Бьярни. — Никто никого не жрет. Туны все ж не звери… хоть, конечно, и не люди. А не взяли припасов, потому что точно знают, куда и сколько нам плыть.

Подумал и добавил:

— Надеюсь.

Наемники одновременно посмотрели на нос драккара. Там с самого рассвета стояли туны, неподвижные, словно изваяния. Не мигая, они смотрели вперед, в свинцовое море, изредка перебрасываясь словами на своем тайном языке. Как будто каждый миг чего-то ждали.

Тунов было девятеро. Акка[2]Лоухи, ее ближайшие родичи, ее охрана, ее придворный колдун с учениками. Все они принадлежали к одному клану и вместе на драккаре оказались наверняка не случайно. Недаром отплывали тайно — хотя какие тайны могут быть у одного туна от другого? Недаром говорят, что тун родится колдуном, как, к примеру, варг — воином, и охотником — лесной житель карьяла.

Акка Лоухи, глава древнейшего в Похъёле рода Ловьятар, выглядела худой, высокой старухой. У нее было костистое лицо и не по годам острый взгляд хищной птицы. Жесткие сивые волосы прядями падали на спину из-под железного венца, в ушах покачивались оправленные в серебро аметистовые щетки; широкое ожерелье, защищающее не хуже доспеха, скрывало тощую грудь. Лоухи считалась в Похъёле ловкой интриганкой и опасной чародейкой. Охрана за ее спиной присутствовала скорее для пущей важности, а не по необходимости. На своем корабле та, кого уже потихоньку называли Хозяйкой Похъёлы, могла никого не опасаться.

Колдун по прозвищу Филин, настоящего имени которого никто не знал, смотрелся рядом с ней дряхлой развалиной. Поредевшие волосы выбелила старость, а тонкие кости как будто гнулись под невеликой тяжестью его тщедушного тела. В худых птичьих лапках он держал кантеле,[3]искусно изготовленное из высушенной человеческой руки. Струны были натянуты на скрюченные пальцы, словно бывший хозяин руки перед смертью запутался в железной паутине. Кантеле, разумеется, было чародейским; подобного ему не было ни у кого в Похъёле, и не было туна, который не мечтал бы заполучить его.