О том, что народ наш пьет часто и много, Александр знал еще с детства и, подобно многим своим сверстникам, чье отрочество пришлось на «лихие 90-е» и которые после распада «великой державы» имели возможность лицезреть более тяжкие социальные пороки, нежели простой алкоголизм, считал «закладывание за воротник» относительно безобидным способом расслабления. Во всяком случае, на заре своей врачебной карьеры он уже предвидел, что по роду деятельности и, в особенности, благодаря избранной специальности реаниматолога, ему регулярно придется сталкиваться с фактами злоупотребления алкогольными напитками. Еще будучи практикантом, он с любопытством просматривал статистические данные о структуре реанимационных больных, и цифра 8 % в графе «острая алкогольная интоксикация» показалась ему весьма приемлемой, объективно указывающей на число «перебарщивающих» в рвении развернуть свою широкую славянскую душу. Летальность, то бишь число отошедших в мир иной, среди жертв «зеленого змия» была на удивление низкой — менее 10 % от общего числа госпитализированных алкашиков, что еще более убедило Александра в относительной безопасности «культурного пития» и в истинности общеизвестной поговорки «губит людей не водка…».

Однако уже в течение первых месяцев самостоятельной врачебной практики он имел возможность убедиться в весьма сомнительной достоверности заученных показателей. Относительно небольшой процент «назюзюкавшихся» в общей массе реанимационных больных, как оказалось, указывал лишь на пациентов, у которых отравление спиртсодержащими напитками стояло основным диагнозом. На практике же, фактически каждый третий из поступающих в реанимационное отделение пациентов был с повышенным содержанием алкоголя в биологических жидкостях организма. Отравление же ставилось сопутствующим диагнозом или, нередко, вовсе не упоминалось, ввиду наличия у больного иных, более тяжких, патологий. В расчете летальности среди «перебравших» также имелись свои подводные камни. Дело в том, что при поступлении индивидуума в состоянии тяжелой алкогольной или наркотической интоксикации и при отсутствии у него явных признаков опасных для жизни болячек дежурными реаниматологами делалось все возможное для того, чтобы оперативно «откапать» данного пациента в стенах приемника и, не поднимая его в реанимационный отсек, побыстрее избавиться от едва начавшей варнякать биологической массы путем сплавления ее в другие, как правило терапевтические, отделения по месту жительства. Среди тех, кому, ввиду наличия тяжелых расстройств, все же «посчастливилось» быть оформленными в реанимацию, реальная смертность составляла по крайней мере 20–25 %. В большинстве случаев больные данной категории уходили в мир иной в первые же часы после госпитализации, не будучи еще в полной мере обследованными. Поэтому во избежание расхождения клинического, то бишь лечебного, и патологоанатомического, то бишь поставленного при вскрытии трупа, диагнозов безвременно почившему бедолаге в графе «заключительный клинический» пропечатывалось тавро: «Кома неясной этиологии». И мертвому не обидно, и живым не досадно.

Пили все. Наибольший процент в массе «перебравших» традиционно составлял «сильный пол» в возрасте 25–45 лет, относящийся в большинстве своем к безработной или занятой на неквалифицированном физическом труде части электората. Реже попадались более зрелые в возрастном отношении субъекты.

Исаак Данилович любил вспоминать в качестве примера медицинской казуистики случай десятилетней давности, когда он поздним вечером был вызван в приемник к древней старушке. По свидетельству родственников, она в честь своего 90(!) — летия почти без закуски выхлебала литр водки. Факт приема алкоголя больная подтверждала, но признаков тяжелой алкогольной интоксикации у нее не было и в помине. Бабка сохраняла полную ориентацию во времени и в пространстве, наизусть помнила свои паспортные данные, которые, по словам немолодой внучки, и на трезвую голову не могла вспомнить. Более того, она четко оценивала происходящее и безропотно подчинялась всем требованиям медперсонала. Лежала смирно, позволила установить себе внутривенный катетер, взять кровь на содержание алкоголя. Лишь когда встал вопрос об обязательном в таких случаях промывании желудка, «божий одуванчик» проявила недовольство. Ощутив в своем беззубом рту толстый резиновый зонд, она оттолкнула медсестру, выдернула чужеродный предмет и осыпала присутствующих таким богатым набором смачных ругательств, что многим ханыжкам, не употреблявшим матюков выше двухэтажных, свело бы скулы от зависти.

— Я у мужа отродясь в рот не брала, а вы мне на старости лет эту змеюку впихнуть хотите. Не подходи, а то укушу, — честно предупредила она медсестру.

Спокойно усевшись на каталке, ровесница революции смачно сплюнула. Потянувшись, бабуля вознамерилась спрыгнуть на пол, но, оценив полуметровую высоту между ступнями своих коротких ног и бетонным покрытием, осмотрелась в поисках поддержки:

— Ну что стоишь?! Помоги даме! — пристыдила она Эндяшева, единственного мужчину в приемнике. — Интельгент, называется!

Против столь веских аргументов Исааку Даниловичу возразить было нечего. И хотя обещанный укус, вследствие полного отсутствия зубов у престарелой хищницы, вряд ли мог нанести серьезные повреждения жертве, он, учитывая стабильное состояние пациентки, решил не рисковать. Заставив бабку проглотить солидную порцию адсорбентов и введя ей львиные дозы глюкозы и витаминов, Эндяшев отправил юбиляршу в терапевтическое отделение. Он был убежден, что количество спиртного, употребленного старушкой, сильно преувеличено очевидцами. И лишь наутро, когда из лаборатории был получен окончательный результат анализа крови старой шалуньи, он, увидев в графе «алкоголь» цифру 3 промилле, что фактически соответствовало двойной смертельной дозе, в очередной раз убедился в истинности утверждения: «Медицина — наука неточная». Кинувшись звонить в терапию, он узнал, что героиня вечера наотрез отказалась ложиться в стационар, мотивируя это тем, что в больницах «клопы кусачие», и, подписав отказную форму, была увезена родней в неизвестном направлении. Скорее всего, на продолжение устроенного в ее честь фуршета.

Впрочем, ни для кого из практикующих врачей не было новостью, что «старая школа» часто оказывалась гораздо живучей своих потомков. 50-, 60– и даже 70-летние выпивохи-отравленцы при прочих равных условиях выживали едва ли не чаще и выписывались из стационара гораздо быстрее своих хилых 30– и 40-летних преемников.

Нередко молодцеватый сталевар с косой саженью в плечах и без сопутствующей патологии, поступив с 1 промилле алкоголя в крови, залегал в реанимацию на 3–4 суток, медленно приходя в сознание, выкидывая коники в виде судорожных приступов, коллапса или синдрома отмены, в простонародье именуемом «белой горячкой». В то же время потрепанный жизнью тщедушный старичок с 1,5 промилле выздоравливал за ночь и наутро бодро требовал выписки.

За последнее десятилетие процент представительниц прекрасной половины человечества в классе реанимируемых пропойц неуклонно возрастал, достигнув примерно 1/5 в данной категории пациентов. Принцип «водке все возрасты покорны» работал и здесь. Упившиеся до потери пульса старшеклассницы, бывшие живыми (пока еще!) свидетельствами нерушимости традиций исконно пестуемого умения (или неумения) пить, чередовались с алкашками бальзаковского или «снова ягодкиного» возраста, разбавляемыми, в свою очередь, гражданками постарше, демонстрирующими наличие пороха гульбы в пороховницах расслабления.