Лица

Публицист Валерий Абрамович Аграновский — специальный корреспондент «Комсомольской правды», по образованию юрист. Член Союза писателей СССР.

Очерки и повести, вошедшие в сборник «Лица», написаны в основном в 60—70-х годах. Произведения В. Аграновского носят полемический, не всегда бесспорный характер.

ОЧЕРКИ

ЮНКОМ

В ту пору, может быть, вас еще не было, как, впрочем, не было и меня, но мы с вами в этом не виноваты.

Так уж повелось, что все люди, когда бы они ни жили и как бы им ни было хорошо или плохо, непременно завидовали тем, кто жил до них, и тем, кто будет жить после, а сами себе завидовать не умели. Вот и нам с вами недостает лихого коня, и шашки на боку, и еще вечного сердца, которое, конечно же, когда-нибудь будет.

Я говорю все это к тому, что, даже ничего не зная о юнкомах, вы преисполнитесь к ним уважения за одно то, что они жили пятьдесят лет назад.

КАК ОНИ ВЫГЛЯДЕЛИ

Это были пышноволосые мальчишки и девчонки, которые не стриглись потому, что негде было и некогда.

Одевались они плохо. Из своей одежды повырастали, новой достать было невозможно, донашивали родительское. Коля Фокин, когда его хоронили в двадцать первом году, лежал в залатанной сатиновой рубашке, в брюках из «чертовой кожи», очень коротких, и в куртке, перешитой из отцовской шинели. А шинель тоже была не суконная — сукна уже не хватало, ее сшили из бумажной материи. На ногах у Коли были ботинки, конечно драные, тротуар служил им подметкой. Девчата шли за гробом в деревянных сандалиях, в которых в обычное время отплясывали «Яблочко» со стуком, как с кастаньетами. От Коли Фокина лишних рукавиц не осталось, в чем жил, в том и ушел. Даже студенты из числа самых обеспеченных давным-давно обменяли свои сюртуки и крахмальное белье на соль и муку на каком-нибудь Мальцевском рынке, и все, что у них осталось от формы, так это фуражка с гербом и зеленые диагоналевые штаны.

Но как бы ни был одет юнком, поверх тряпья он обязательно носил ремень или даже настоящую портупею. Стоит он «на часах», щеки надует, брови нахмурит, грудь выпятит, винтовку возьмет наперевес, а ежели на голове не кепка, а шлем или, чем черт не шутит, кожаная фуражка, — трепещи, буржуй!

ЧТО ОНИ ДЕЛАЛИ

Взрослость — понятие относительное: скажи мне, какие у тебя заботы, и я скажу, взрослый ли ты человек. А возраст тут ни при чем. В то бурное время, когда линия фронта проходила и по земле, и по семье, и по сердцу каждого человека, детей, я думаю, не было вовсе. Они появились позже, к концу гражданской войны, когда люди вдруг заметили, что ребятишек вокруг пруд пруди и что надо о них заботиться. А в то время дети сами о себе заботились и, что еще более важно, о судьбе революции. Четырнадцатилетние мальчишки лежали в окопах с винтовками в руках, и их пули были так же смертельны для врага, как и пули взрослых солдат. Вот и судите сами: дети они или взрослые? Одно могу сказать: детскость с них соскочила в первые же дни революции.

Даже игры у них были взрослыми. Например, в фанты. Тот, кому выпадал фант, должен был быстро ответить на политический, экономический или военный вопрос. И почти так же, как современные мальчишки любят угадывать на улице марки автомашин, так и они угадывали марки броневиков: это «остин», а это «ланчестер», а это тяжелый пушечный «гарфорд», который можно взять лишь связкой из пяти гранат.

Виктору Власову, как агитатору, выдали в губкоме РКСМ сухой паек на месяц вперед — фунт макарон, два фунта хамсы и соль в тряпочке, и он пошел бродить по губернии из села в село. То, что он может сдохнуть от голода, что он неделями не моется и его пожирают вши, что в него могут стрелять бандиты и повесить на первом суку, — все это беспокоило его меньше, чем провал с организацией на селе юнкомовской ячейки. Он шел один, подвязав рваные галоши веревкой, не имея возможности ни телеграмму дать, ни попросить помощи у губкома, а единственным оружием Власова было живое слово, если не считать толстой суковатой палки. С момента его ухода из города и до момента возвращения никто не взялся бы ответить на вопрос, жив ли Витька Власов.

Как-то в одном селе он набрел на попа и, конечно же, не упустил удобного случая: при всем народе открылся диспут на тему «Есть ли бог?». Поп держался степенно и цитировал евангелие от Матфея, в котором, кстати, было написано, что двенадцатилетний Христос поспорил в храме со своим учителем. Витька, разумеется, этого не знал, но храбро поднял забрало, хотя по возрасту недалеко ушел от малолетнего Христа. Крыл он попа больше политически, назвал его дармоедом, а потом привел самый убедительный аргумент: «Ежели бог есть и ежели он такой всесильный, то пусть разразит меня за богохульство на этом самом месте!» Крестьяне, говорят, прямо замерли, но бог, почему-то Витьку не разразил.

То, что делал Власов, называлось «открывать глаза не тронутым революцией элементам». В официальных отчетах эту деятельность именовали культурно-просветительной работой. Сказать, что она была главной среда прочих забот юнкомов, нельзя. Тыл в те годы мало отличался от фронта, который вспыхивал вокруг любой деревни так же внезапно, как исчезал. Стало быть, задачи тоже менялись, становясь то главными, то второстепенными. Когда в Питере в восемнадцатом году началась эпидемия холеры, юнкомы таскали трупы, убирали свалки и ходили по городу с плакатами: «Прививка делается бесплатно!» Потом они устраивали митинги-концерты, во время которых пылкие речи ораторов чередовались с выступлением артистов, а потом собирали книги, чтобы отправить их в Наркомпрос, занимающийся составлением новой хрестоматии и букваря. «Маша ела кашу» — это казалось смешным и вызывало недоумение. «Мы не рабы, рабы не мы!» — это было всем понятно.

Райкомы союза молодежи то возникали тогда, то распадались. В семнадцатом году в Питере было двадцать тысяч юнкомов, на следующий год осталось две тысячи. Целыми райкомами они уходили в продотряды, в ЧОН, на укрепление провинции и на фронт, особенно после того, как в девятнадцатом году