В углу тихо чадила курильница. Суровому Мехмед-аге было не по себе. Более того, он, познавший радость сотен побед, наслаждавшийся объятиями прекрасных женщин, сейчас был напуган, как мальчишка.

– Не бойся, достойный воин! Твоя судьба видна мне далеко вперед… Ты вскоре покинешь мой приют…

– Я не боюсь, колдунья. Да и почему я должен бояться какой-то древней старухи?

Колдунья усмехнулась и покачала головой.

– О моей древности мы поговорим чуть позже. Сейчас же речь идет о твоем доме и о твоей судьбе…

– О да, – Мехмед-ага согласно склонил голову. – Более я беспокоюсь о доме, а потом уж о будущем…

– Не лги, воин… О доме ты думаешь спокойно, без волнения… Так размышляют о красотах природы и вечности скал. И ты прав. Ибо твои дети выросли и судьба их определена. Жена…

Тут колдунья замялась. Мехмед-аге показалось, что она внимательно вглядывается в саму душу тусклого пламени.

– …О, прости меня, воин, ты вдов… Так вот почему ты думаешь о будущем… А теперь дай мне коснуться твоего кинжала.

– Кинжала? Почему?

– Глупец… Я вижу, как ты им дорожишь, считаешь частью самого себя.

Нехотя Мехмед-ага протянул кинжал. Та благоговейно приняла его, кончиками пальцев прошлась по драгоценной эмали ножен, обнажила клинок. Узкое обоюдоострое лезвие вспыхнуло, вызолоченный узор у рукояти заиграл всеми оттенками красного.

– Что ж, достойнейший… Ждет тебя жизнь долгая, полная битв и любви. Ты еще будешь женат. Дети, что народятся от этого союза, многие поколения будут хранить этот удивительный кинжал. Более того, некогда он соединит судьбы, которые более не под силу будет соединить никому.

– И это все? – Мимо воли в голосе Мехмед-аги сквозило разочарование. – Кто будет моей избранницей? Где искать ее?

– О-о-о, воин, – голос колдуньи вдруг стал бархатным и зовущее-нежным. – Теперь самое время поговорить о моей древности.

И откинула покрывало. Душа Мехмед-аги замерла, ибо прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира сейчас держала в руках драгоценный клинок.

Было это в те времена, когда жили в прекрасных странах под рукой Аллаха милосердного и всемилостивого не только люди и звери, птицы и гады, но и джинны и ифриты. И даже, о Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, говорят, что являлся иногда и сам покровитель темных сил, Иблис Проклятый. Люди жили в мире и войнах, звери – в охоте и праздности, ифриты – в услужении, а джинны – в погоне за чудесами. И была в этом гармония, которую могло нарушить лишь событие необыкновенное. Оно и сломало этот устоявшийся порядок вещей.

В прекрасном городе Александрии, городе огромном и многолюдном, жил визирь Джамал, правая рука наместника самого халифа, голос рассудка и справедливости властелина. Визирь Джамал растил двоих сыновей – Салаха и Рашида. Мальчишки были надеждой отца, его гордостью и самой большой заботой. Ибо одному Аллаху ведомо, сколько забот могут доставить близнецы, любопытные и проказливые.

Но время воистину великий мудрец, лекарь и учитель. С возрастом сыновья визиря остепенились, голос отца наконец достиг их рассудка. И с той поры не было у наставников более прилежных учеников, а у визиря Джамала – более послушных и надежных помощников. Да и дружили братья, понимали друг друга с полуслова. И было так до того дня, когда исполнилось им по семнадцать лет и семнадцать дней.

Наступил вечер, когда зной полудня сменился долгожданной прохладой. Над городом во славу Аллаха милосердного воссияла мириадами звезд великолепная ночь, благословенная прохладная нега разливалась по улицам и дворам, остывал уставший за день город. Братья устроились в беседке посреди сада, и крошечный ручеек пел им свою тихую песню.

– Брат мой, – задумчиво проговорил Салах, – скажи мне, думал ли ты о том, что нам приготовила судьба?

Рашид чуть удивленно посмотрел на близнеца.

– Аллах милосердный, Салах, я только что хотел спросить тебя об этом!

Юноши понимающе улыбнулись друг другу. Да, так бывало уже не однажды – они одними и теми же словами отвечали на вопросы наставников, начинали разговор тоже одновременно. Когда были помладше, Салах и Рашид неоднократно пользовались своим внешним сходством, но сходство внутреннее, душевное, пришло к ним с годами. И сейчас они говорили об одном и том же, и голоса их звучали одинаково.

– Итак, брат, думал ли ты об этом?

– О да, брат мой. Думал, хотя сам корил себя за такие мысли.

– Корил? Отчего же?

– Брат мой, кто, как не ты, должен понять меня! Отец наш пусть уже и не молод, но еще полон сил. К голосу его разума прислушивается не только наместник, но и сам халиф, взвешеннее и благороднее человека нет во всей нашей стране. И недостойно нас, его сыновей, думать о том миге, когда отец утратит силы или впадет в немилость.

– Но, брат мой, речь не идет о немилости или бессилии. Я размышлял лишь о том, какая судьба ждет впереди нас двоих.

– Надеюсь, что нам не дано будет изведать нищеты или человеческого презрения… А вот судьба… Думаю, отец уже присмотрел нам достойных невест… Думаю, он уже знает и то, кому какой жизненный путь предстоит…

Салаха и в самом деле занимали мысли о жизненном предназначении, но Рашид пока думал больше о телесном, чем о духовном. И потому слово «невесты» вызвало целую бурю в его сердце.

– А представляешь, брат мой, как было бы удивительно, если бы мы женились в один день…

Салах посмотрел в горящие глаза брата. О нет, ранее он старался не думать ни о свадьбах, ни о грядущей жизни. Ведь это должно было непременно разлучить его с Рашидом, которого он считал такой же частью самого себя, как собственную руку или ногу.

– В один день?

– Конечно. Мы женимся в один и тот же день! В один и тот же день познаем своих жен… И они, о счастье, в один и тот же день подарят нам наследников…

– Или наследниц…

– Ты прав. И представь, брат, что вот так, на закате прекрасного дня ты узнаешь о том, что у тебя родился сын, а я узнаю, что стал счастливым отцом дочери…

– О Аллах, и вот пройдет тринадцать лет, и мы решим, что пришла пора женить наших детей…

– А потом пройдет еще три года и мы договоримся о приданом.

– И что ты возьмешь за свою дочь, брат мой?

– Я возьму за мою дочь у твоего сына три тысячи динаров, три сада и три деревни.

– О Аллах милосердный!

– И не меньше, брат мой. Ибо недостойно будет составлять брачную запись без такого приданого. Моя дочь слишком нежный цветок, чтобы выходить замуж за бедняка…

– Что ты говоришь, брат? Да разве мой сын – бедняк? Да разве не наследник он всего моего состояния, да разве не его считают самым богатым женихом во всем мире под рукой Аллаха милосердного и всевидящего?!