Ведь годы так и не смогли стереть горечь и гнев из души его отца, Рашида. И хотя теперь, после двух десятков лет, проведенных вдали от дома, он уже мог с улыбкой вспоминать о смехотворном поводе. Но горечью его переполняла мысль о том, что брат не кинулся вдогонку, не остановил его. И похоже, даже не искал того, кого в давние юношеские годы считал частью самого себя.

И вот страшный день настал. Его с одинаковой опаской ждали и отец, и сын. Но оба считали ниже своего достоинства хоть как-то проявить это. Поэтому все шло своим обычным путем.

Когда Бедр-ад-Дин спустился, чтобы отведать изумительных лепешек, непревзойденной мастерицей печь которые была его кормилица, отец уже покинул дом. Как всегда, с утра царь Темир ждал своего визиря. Неизвестно, была ли это насущная необходимость, но ровно через час после рассвета визирь Рашид должен был поцеловать порог малого зала для аудиенций. Царь был ранней пташкой и любил выслушивать новости – и дурные, и хорошие, – рано утром. Царедворцы же, пусть и думали иначе, но вынуждены были смириться с этой старой привычкой, оставшейся у их повелителя с тех давних пор, когда скрывался он вдали от родины в далеких полуночных землях и был учеником великого чародея и непревзойденного наставника.

Итак, Бедр-ад-Дин вкушал свежие лепешки, запивая их сладким чаем. Солнце поднималось все выше, постепенно согревая столицу прекрасной страны Ал-Лат. Казалось, нет на земле картины более мирной, чем та, что открывалась взору юноши. Но на душе у него было неспокойно. Вновь и вновь он задавал себе один и тот же вопрос: «Аллах милосердный, что меня гложет? Почему нет спокойствия в моей душе?»

И словно в ответ на эти невысказанные вопросы распахнулась калитка и показался один из друзей Бедр-ад-Дина, Хасан. Поцеловав порог дома, юноша поклонился кормилице Айше и с удовольствием опустился на подушки.

– Ни в одном доме этого благословенного города не пекут таких волшебных лепешек, достойная Айше. Думаю, ты знаешься с каким-то магом, и это он научил тебя готовить такие лакомства…

– Ах, мальчик…. Ну при чем тут волшебство? Просто я пеку сласти для людей, которых люблю. И делаю это с удовольствием. Вот и все чудеса.

– О нет, почтеннейшая! – притворно погрозил пальцем Хасан. – Здесь точно не обошлось без спрятавшегося в дальнем углу джинна…

– О Аллах милосердный и всемилостивый!

Юноши рассмеялись. Вместе с ним улыбалась и почтенная Айше. Она очень любила тихие утренние часы, когда ее мальчик (о нет, мать Бедр-ад-Дина, уважаемая Джамиля, была жива и вполне здорова, но Айше любила юношу как собственного сына) вот так спокоен и весел, в руках у него свежая лепешка, а на столике остывает чай…

– Скажи мне, Бедр-ад-Дин, твой отец доверяет тебе?

– Думаю, что да… Хотя у визиря наверняка есть тайны даже от самых близких людей.

– А не говорил ли тебе почтенный Рашид, твой уважаемый отец, зачем царь Темир собрал во дворце всех мудрецов дивана?

– Я впервые слышу об этом, Хасан… Никогда ранее благородный наш царь, да дарует ему Аллах спокойствие на тысячу лет, не собирал в этот утренний час всех мудрецов… Так ты говоришь, что весь диван в сборе?

– И весь диван. И дворцовая стража. И мамлюки… Все, до последнего безусого мальчишки. И гулям-дари со своими людьми…

– О Аллах милосердный и всемилостивый! И все они во дворце…

– Конечно, раз я об этом знаю.

Бедр-ад-Дин усмехнулся. О да, Хасан знал все и обо всем. Ибо отец его был летописцем при дворе Темира. И потому знание было его хлебом и самой большой радостью в жизни. И Хасан, надежда и отрада отца, с удовольствием помогал ему.

Но вскоре Бедр-ад-Дином завладели тревожные мысли. Сейчас в малом зале для аудиенций отец уединился с царем. Но весь остальной дворец набит вооруженными людьми. И мудрецы дивана тоже там, и мамлюки. И…

«О Аллах, – со все возрастающим ужасом думал Бедр-ад-Дин. – Диван задумал недоброе… Наверняка предводительствует всеми этими людьми первый советник, давний недруг отца. И такой же давний открытый враг царя Темира…»

И чем более думал об этом Бедр-ад-Дин, тем сумеречнее делалось у него на душе. Словно черные тучи наползали на небосклон его судьбы. Он предчувствовал это и пытался понять, что же теперь делать.

Понимал Бедр-ад-Дин, что медлить более нельзя. И потому размышления его длились всего несколько мгновений. Он вскочил на ноги, чудом не опрокинув красный, крытый лаком столик.

– Хасан, там затевается что-то черное! Надо предупредить отца!

Вскочил и Хасан. Он прекрасно понял, что встревожило его друга. Понимал он и то, что их умозаключения – это всего лишь предположения. И диван, и мамлюки, и стража могли собраться у стен дворца, повинуясь велению самого царя Темира. Но пусть тогда самым страшным мигом будет тот, когда насмешки падут на головы двух беспутных юношей.

Но если все иначе? Если войско и стража подчиняются другому приказу и поддержат диван? Поддержат первого советника в его неправых попытках захватить трон древней и прекрасной земли Ал-Лат.

Менее всего думал сейчас Хасан о славе защитника трона. И совсем не думал об этом Бедр-ад-Дин. Да, он любил и уважал мудрого царя. Но сейчас его снедала тревога о судьбе отца. Именно о Рашиде сейчас и беспокоился его сын.

И чем ближе становились стены дворца, тем более темные предчувствия охватывали юношу. В каждом прохожем ему мерещился лазутчик, соглядатай, враг. И пусть это был простой торговец водой, или метельщик улиц, или посыльный, несущий с базара корзину припасов.

Вот наконец и калитка в дворцовой стене. Не так давно ее показал сыну сам визирь Рашид. Едва заметная дорожка сменилась полутемным коридором, который привел Бедр-ад-Дина к высоким узким дверям. О да, именно это были двери в малый зал для аудиенций, но не главные двери, обычно охраняемые самыми доверенными стражами. Эти двери открывались бесшумно, дабы не спугнуть плавное течение царственной мудрости.

Рашид и Темир вполголоса беседовали о чем-то, пригубливая из пиал сладкий шербет. В зале стояла почти полная тишина, лишь временами прерываемая тихими словами собеседников. Поэтому возглас Бедр-ад-Дина прозвучал, словно удар грома:

– Отец! Беда!

Рашид вскочил.

– Сын мой, что случилось? Какая беда? Что заставило тебя потревожить нашу важную беседу?

Юноше стоило немалого усилия поклониться и говорить вежливо и почтительно, как того требовали традиции дворца.

– Прошу прощения у моего достойного отца за то, что потревожил его важную беседу. Прошу прощения и у тебя, мудрый наш царь Темир. Быть может, я излишне самонадеян, быть может, скоропалителен в суждениях, но я опасаюсь, что за спиной у тебя, мой царь, за спиной у тебя, уважаемый отец, затевается недоброе.