Стрелки на циферблате сошлись в верхней точке и превратились в подобие копья. Сейчас секундная, самая тоненькая, отделится, шагнет вперед и начнется новый день. В ожидании короткой судороги, разлепляющей стрелки, Михаил Александрович Степанов затаил дыхание. Иногда ему казалось, что усилием воли он может остановить время или хотя бы поторопить. По крайней мере, то, свое, которое не движется линейно, а представляется ему чем-то вроде кругов на воде. Камешек настоящего – это возмутитель пространства, разгоняющий волны по обе стороны временной координаты. Вчерашний день, который секунду назад назывался сегодняшним, подбросил ему, Михаилу Александровичу Степанову, уполномоченному Наркомстроя по делам машиностроения в Москве и Московской области, такой камень, который может поднять большую волну, если не усмирить в себе ребяческую страсть к разгадыванию исторических ребусов и одержимость кладоискательством.

Конечно, не будь в его тщательно скрываемом прошлом дворянского воспитания, подразумевающего, кроме общей эрудиции, доскональное знание истории своего рода, то он, наверное, остался бы глух ко всему тому, что так небезопасно сегодня. Он хорошо помнил, как входил в отцовский кабинет, заставленный от пола до потолка книгами, и ему становилось страшно от мысли, что шкафы могут рухнуть под их тяжестью. Снимая с полки увесистый том, страницы которого были исписаны именами и фамилиями, напоминая муравейник в разрезе, он всякий раз боялся уронить его на ногу. Чтение этой книги было обязательным и ежедневным, как «Отче наш». Никакого интереса к ней он не испытывал, но, не смея нарушить приказ отца, изучал хитросплетения ветвей родового древа, в который раз удивляясь тому, что в корне его значится человек с нерусским именем – Христофор Граве. Единственной заслугой этого Христофора Граве была верная служба царю Петру Великому, за что он и был облагодетельствован графским титулом. Михаил Александрович частенько слышал от отца, что предков своих надо знать до седьмого колена, и удивлялся, почему в книге ничего не сказано о родителях этого Христофора, приплывшего в Россию из Голландии. И куда же делись сведения о его предках? Позже он догадался: Христофорова родня была из мастеровых, а генеалогическое древо славного семейства Граве должно было непременно произрастать из дворянского корешка. Что же до маминого родового «муравейника», то его корни уходили чуть ли не во времена Ивана Грозного. Запомнить, кто кому и кем приходился, Михаил Александрович никак не мог. Отец не торопил и терпеливо экзаменовал на знание матримониальных связей графских семейств, но Михаил всячески увиливал от скучной зубрежки.

«На этих полках, – сказал однажды граф, вручая сыну медный ключ, – то, что я сам читал в твои годы. Запомни, нет ничего увлекательнее книг по истории. В них полно загадок и тайн. Рождение каждого человека – это звено в череде событий, произошедших не только в недавнем, но и в далеком прошлом. Но пока советую начать с приключений: вот Рим и восстание Спартака; тут Франция и мушкетеры; это мифы Древней Греции, а вот эта книга о пиратах… С чего хочешь начать?»

Михаил Александрович улыбнулся своим мыслям – конечно, он попросил тогда книгу о пиратах и прочел ее, не выпуская из рук, за два дня. Потом ему казалось, что непременно где-то в подвалах их усадьбы или в саду зарыты несметные сокровища, а прадедушки с прабабушками носились по морям и океанам под флагом Веселого Роджера. Отец, шутя, подбрасывал «тайные» карты и письма с головоломками, как и где следует искать клады. Время от времени что-то обязательно находилось, например сундук с обломками сервиза и старыми ложками, а однажды нашелся ящик, наполненный доверху медными кружочками, напоминающими монетки. Когда находка была предъявлена отцу, тот улыбнулся и завел разговор, который врезался Михаилу в память на всю жизнь.

– Ты уже думал, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Да, я буду путешественником и кладоискателем.

– Замечательно, а знаешь ли ты, что это за медные кружочки в сундуке?

– Пиратские деньги.

– Нет, дорогой мой, это не деньги, это дело, которому служили многие поколения нашей семьи. И есть один секрет, который я тебе обязан передать.

При слове «секрет» Михаил замер, приготовившись узнать что-то необычное, но вместо этого услышал скучную историю про то, что все мужчины в их роду, начиная от Христофора, были кораблестроителями, а отец еще и владельцем заводов – единственным поставщиком медных иллюминаторов и поручней, серебряной и мельхиоровой посуды для судов императорского флота. Медные пуговки из сундука – отходы производства. Он чуть не расплакался тогда. Но отец успокоил и сказал, что Господь заповедовал человеку трудиться в поте лица своего, но трудиться можно по-разному. Секрет, собственно, и состоит в том, что любое дело таит в себе загадку, как сделать его еще лучше. Это даже интереснее поисков клада: клад нашел – и твой путь закончен, а в любимом деле поиск бесконечен.

Вскоре они вместе колесили по стране, бывали на верфях Николаева, в портах Херсона, Одессы и даже удостоились императорского приглашения в Санкт-Петербург после спуска на воду нового эсминца. Император Николай II разговаривал с ними как с близкими друзьями, жал руку отцу и гладил крестника-тезку (да-да, не удивляйтесь) по непокорным вихрам. Уже сорок ему, но до сих пор волосы на макушке растут торчком. «Царской милостью», – шутил про себя Михаил. Посторонним про царского тезку знать было нельзя. Честно говоря, многое из того, о чем он думает, скорее всего, умрет вместе с ним, как и то, что на одном из петербургских кладбищ покоится прах дворянина Николая Игнатьевича Граве – студента Санкт-Петербургского университета, а Михаил Александрович Степанов, матрос Балтийского флота, здравствует и поныне, пройдя Гражданскую, закончив с медалью Московский политехнический, став главным инженером, членом ВКП (б) и работником Наркомстроя.

На самом деле прах матроса Михайлы Степанова давно истлел, но когда-то его пьяная удаль и классовая ненависть помогли Николаю Граве, наследнику графского титула, выжить в пучине террора. Дело было в январе 1918 года, когда в Петрограде тысячи людей вышли в поддержку всенародно избранного Учредительного собрания. Матросы их расстреливали с крыш, а по улицам шерстили вооруженные патрули, избивая и грабя «классово чуждых элементов». Угрожая наганом, Михайло чуть не вышиб мозги студентику, обобрав того до нитки, присвоив кошелек и документы. Переодевшись в «барские одёжи», он так торопился слинять с места преступления, что забыл возле бездыханного, как ему казалось, тела свой рваный бушлат с бумагой, удостоверяющей личность. Придя в себя, студент обнаружил, что лишился знатной фамилии, но приобрел нечто более ценное в революционной ситуации – охранную грамоту пролетарского происхождения. С ней он и вступил в новую жизнь.

– Но если бы не ты, Маша, – прошептал Михаил, глядя на портрет в черной раме, втянувший, казалось, через приоткрытые ставни свет полной луны, – то кто знает, как бы все обернулось.

Женщина на портрете была круглолица, курноса, на груди у нее лежала толстая светлая коса, перевязанная муаровым бантом. Не разругался бы он с маман из-за ее надменности и дворянского гонора: «Да у нас кухарка и то породистей твоей Маши будет! Родни постыдись!», не ушел бы тогда из дому, лишенный родительского благословения и помощи, бежал бы в двадцатом с родителями и сестрой от большевиков, уплыл бы в Константинополь на пароходе с отцовскими иллюминаторами. Но тогда, после Февральской революции, назад в «дворянское гнездо» не хотелось, противно было. И матроса Мишку он простил за его «пролетарский гнев». Хотел даже документы вернуть, но тот как в воду канул. Похоже, его самого убили, а как иначе объяснить запись в кладбищенской книге о некоем Н. И. Граве, 1899 года рождения, похороненном в общей могиле в январе 1918 года.