«Весенний ветер врывался в раскрытое окно, принося с собой нежный запах сирени. У окна сидела юная светловолосая девушка и мечтательно глядела в сад. Ее чистые широко распахнутые голубые глаза, ее невинная ангельская улыбка…»

На самом деле у окна сидела я. Я – это я, и, как говорится, без комментариев. Вообще-то, в мои двадцать девять с хвостиком принадлежать к категории юных и невинных девушек было бы просто неприлично. И уж тем более я не была миловидной голубоглазой блондинкой, скорее, длинной, нескладной очкастой шатенкой, с волосами уже неделю не мытыми по причине отсутствия горячей воды. Через пыльное стекло я заинтересованно пялилась на озлобленного шофера Федю, который, нечеловечески ругаясь, менял колесо на тачке нашего шефа. Из соседнего двора конкретно несло помойкой, но меня это ничуть не смущало. Что может быть здоровее естественных запахов? Я высунула свою нечесаную голову в форточку и заорала:

– Ну чего там? Долго еще намерен возиться? Наш старый милый маразматический друг уже пять раз звонил и плевался в трубку от злости!

Это я так выразилась про нашего непосредственного. Он действительно страдал маразмом, что в его преклонном возрасте не вызывало удивления. Вызывал удивление только тот факт, что он был еще в состоянии передвигаться без посторонней помощи. Впрочем, больше он уже ничего не мог. Наш непосредственный приходил в офис ближе к обеду – вернее, его привозил Федя, – садился за большой дубовый стол и начинал ненавязчиво дремать. Дремал он до конца рабочего дня, а потом тот же Федя отвозил его в его квартиру на Чистых прудах. Все это было достаточно скучно, но меня такое положение вещей вполне устраивало. Будучи личной секретаршей перманентно дремлющего босса, я не утруждала себя какими-либо обязанностями, кроме приготовления светлого ромашкового чая и отвечания на телефонные звонки, ежедневное количество которых обычно не превышало двух. Чтобы не деградировать полностью, я брала из дома любовный романчик и целый день наслаждалась невероятными историями не нашей любви, деградируя частично и постепенно и даже получая от этого некоторое удовольствие. Я, между прочим, в отличие от большинства женщин, девушек, бабушек и прочих представительниц слабого пола, никогда не скрывала своей страсти к бульварной беллетристике. Может, вы порой замечали, как сидит эдакая дама бальзаковского возраста в метро и, загадочно улыбаясь, с увлечением тычет пальчик в книжку карманного размера? Книжечка обычно бывает обернута аккуратненько в газетку, и по умному виду этой бальзаковской леди вы могли бы предположить, что она читает как минимум Кастанеду. Не верьте!!! Кастанеду с таким лицом не читают!!! С такими глазами можно только следить за перипетиями отношений между полами. А спросите эту даму о ее литературных пристрастиях… «Ах, – ответит она, – я, знаете ли, предпочитаю Канта в оригинале, ну или этого… Кастанеду» (а что я вам говорила?!). А я вот не стесняюсь и открыто заявляю о том, что какое-нибудь «Незабываемое утро на ранчо» или «Не забуду никогда малютку Джейн» доставляет мне огромнейшее удовольствие. Я за рабочий день как раз штуки четыре подобных «незабудок» успеваю прочитать.

«Как же это ваша контора умудрялась работать при таком положении вещей?» – спросите вы.

«Да запросто!» – отвечу вам я. Мой милый маразматик являлся шефом де-юре, а вот шефом де-факто был молодой и перспективный Андрей Николаевич, который так гонял своих подчиненных, что их периодически тошнило от перенапряжения. Они бы от него все давным-давно поуходили, если бы не тот факт, что он был невероятно хорош собой и к тому же холост, а поскольку на восемьдесят процентов персонал наш состоял из незамужних женщин, все они вкалывали, как кони, лелея слабую надежду, что однажды он обратит на них внимания чуть больше, чем на просто сотрудников.

– Эй, ты, я поехал! Оттелефонь старому козлу и скажи, что через десять минут буду у него, – с полнейшим отсутствием какого-либо пиетета прокричал Федя, и его драндулет скрылся в разноцветном потоке как сумасшедше дорогих, так и довольно дешевых иномарок, со времен перестройки наводнивших московские улицы.

* * *

«Дверь в комнату отворилась, и вошла улыбающаяся брюнетка в бежевом шифоновом платье. Она протянула прекрасные нежные руки к голубоглазой девушке и проговорила: „Как ты себя чувствуешь сегодня, дорогая?…“»

Она пихнула дверь так, что та грохнула о косяк, заставив меня вздрогнуть и вернуться из очарования века девятнадцатого в тривиальную мерзость века нынешнего. Прямо передо мной стояла брюнетка, хорошо высветленная до стадии Мэрилин Монро. Ну и морда у нее была, однако! (Не у Мэрилин, конечно.) Эта Ленка, секретарша вышеобозначенного Андрея Николаевича, всегда потрясала меня до глубины души своим умением краситься. То есть сейчас, когда на ней не было ни грамма макияжа, она здорово напоминала лошадь Пржевальского – именно такую лошадку мы все видели в учебнике географии за 5-й класс. Но лишь с утра Ленка позволяла себе некоторую естественность. Поверьте, днем/вечером под слоем дорогой косметики она выглядела как топ-модель перед показом.

– Ну ты че? Все сидишь? Всякую дребедень читаешь? – Ленка бесцеремонно заграбастала с моего стола пачку сигарет, выудила одну своими длинными пальцами с безупречными ногтями и прикурила. – Слышь, посмолю тут у тебя, пока нашего нет. Господи! Как ты можешь курить эту гадость? – Ленка уничтожающе поглядела на сигарету, как будто это была не мальборина, а козья ножка.

– На халяву даже гадость доставляет людям радость, даже если будет рак – пусть достанется за так… – выдала я свой очередной и, будем откровенны, не самый удачный экспромтик и тоже засунула в рот канцерогенку.

Ленка не отреагировала. Она с явным отвращением на лошадином лице затягивалась и выпускала дым изящными кольцами. Она все старалась делать аккуратно, изящно и эротично. Я любовалась ее худыми ляжками и думала, что она даже писать (в смысле, по-маленькому) должна изящно. Пока я пыталась представить, как ее аккуратная розовая попка размещается на кольце унитаза, она достала из сумочки косметичку и начала рисовать себе лицо.

– Чего это у тебя такое? – заинтересовалась я, увидев загадочную баночку с вонючей жидкостью неизвестного мне назначения.

Ленка отмахнулась. Ей было некогда отвечать, она находилась в процессе делания рта. Я закурила еще одну мальборину.

– Много куришь. Будут желтые зубы и дурной цвет лица. – Лошадь Пржевальского, как по мановению волшебной палочки, превращалась в Синди Кроуфорд.

– Ага, а еще полный букет страшных заболеваний типа прогрессирующей шизофрении, нимфомании и СПИДа.

Мне было искренне наплевать на цвет лица, а тем более зубы, лишь бы не болели и не вываливались в тарелку с супом в неподходящий момент.