Публикация Виктора Данченко. Примечания и послесловие — Артура Штильмана.

Предлагаемые читателю письма Л. М. Цейтлина, одного из основателей советской скрипичной школы, были адресованы ленинградскому скрипачу и педагогу Самуилу Ефимовичу Ланде.

Самуил Ланде в день своего 60‑летия

Письма эти (конца 40‑х — начала 50‑х годов прошлого века[1]) были переданы мне сыном С. Е. Ланде — Борисом Ланде в мае 2009 года в Балтиморе. Познакомился я с Борисом Ланде через его жену, пианистку Анну Меерову, которую знал ещё по ЦМШ — Центральной музыкальной школе в Москве.

Борис, Анна и их дети: дочь Алла и сын Владимир (в прошлом 1‑й гобоист оркестра Ленинградской Филармонии, а теперь дирижёр) с женой Ириной и сыном Антоном эмигрировали в Америку и поселились в Балтиморе в начале 1990 годов. Дочь Алла завершила своё музыкальное образование в Балтиморе по специальности Piano Performance. Жена Анна работала в Preparatory School of the Peabody Institute of Music, где и сегодня работает их невестка Ирина, а Антон учится у меня в классе в Peabody Conservatory. В 1974 году эмигрировала в Америку сестра Бориса Ланде — Мария (упоминаемая в письмах Цейтлина «Маша») со своей семьёй и матерью Надеждой Зиновьевной.

Владимир Ланде сегодня главный дирижёр-гастролёр С.‑Петербургского Академического Симфонического оркестра, и с этим оркестром мы с ним выступали в декабре прошлого года в С.‑Петербурге. В программе была Концертная Симфония Моцарта для скрипки и альта. Партию скрипки исполняла Нина Бейлина, я же играл на альте. Наш концерт прошёл очень успешно и в последующие два вечера мы сделали запись на компакт-диск, выходящий в декабре этого года.

Таким образом, семья Ланде уже в четырёх поколениях — музыканты, за исключением одного — Бориса. Он доктор наук, физик, по каким-то странным обстоятельствам не стал музыкантом, но он столько знает о скрипке, музыке, скрипичной педагогике, что ему могли бы позавидовать многие профессионалы.

Это человек буквально влюблённый в скрипку и музыку. Он и рассказал мне о своём отце — С. Е. Ланде. По словам Бориса, его отца и Цейтлина связывала тесная дружба. Л. М. Цейтлин не только высоко ценил С. Е. Ланде, но и часто просил его педагогических советов, а иногда даже просил заниматься какое-то время с его — Цейтлина — учениками.

Такова предыстория этих писем, полученных мною.

Что касается самих писем, то прочёл их я с большим интересом, и поразили они меня своей наивностью и некоторой провинциальностью. Я имею в виду чисто человеческие качества Л. М. Цейтлина, не его профессионализм. Там, где он рассказывает о всесоюзном отборе к конкурсу им. Яна Кубелика в Праге (1949 год), его оценки и суждения точные, резкие и бескомпромиссные, чего и следует ожидать от музыканта его уровня. В других аспектах жизни он предстаёт человеком наивным, мягким и не очень приспособленным к жизни.

Особняком стоит его высказывание о юбилее Сталина, вызвавшее у меня подлинный шок. Как выяснилось, Лев Моисеевич Цейтлин был несгибаемым, убеждённым и верующим коммунистом, и любые разговоры или обсуждения о политике партии, по словам Я. Милкиса, упоминаемого в письме и бывшего в те годы учеником Цейтлина, мгновенно пресекал.

Надо сказать, что я лично, прежде всего в силу возраста, Цейтлина не знал, хотя видел его пару раз в ЦМШ (в возрасте 6—7 лет). Помню даже раз, как он подошёл ко мне после закрытого прослушивания, погладил по голове и сказал: «Какой хороший мальчик! И хорошо играл!». Мне он тогда показался добрым дедушкой. Однако я очень много слышал о Цейтлине от моего отца, многолетнего артиста Госоркестра СССР М. М. Данченко (конечно, скрипача), от его друга и в прошлом ученика Л. М. Цейтлина Э. Я. Эльбойма, в последние годы от Я. Милкиса и от многих других, и у меня сложился образ Цейтлина не только как выдающегося, возвышавшегося авторитета в музыке и скрипке, но и как мудрого человека широких взглядов. Письма Цейтлина неожиданно для меня осветили другие стороны его натуры.

С удивлением и изумлением прочёл я страницы писем, повествующие о его трудностях работы в Консерватории, о том, как ему в течение трёх лет не давали новых учеников, об общей нелёгкой атмосфере работы в МГК.

И, хотя ничто не ново под Луной, в особенности для меня, педагога с тридцатилетним стажем, всё же узнать, как притесняли и ущемляли, кого? Льва Моисеевича Цейтлина! Фигуру № 1 в консерваторских и музыкальных кругах того времени, было для меня также шоком.

По моему убеждению, письма представляют значительный интерес для музыковедов и музыкантов, в особенности скрипачей, интересующихся своим прошлым и вообще историей своей профессии. Последний документ — некролог в газете, известивший о смерти одного из патриархов советской скрипичной школы, подписанный «Группой товарищей», кажется мне не столько выражением сожаления, сколько выражением удовлетворения.

P. S. Орфография и пунктуация писем соответствуют рукописи.

Виктор Данченко

Письмо 1‑е

Без даты — приблизительно весна 1948 г.

Драгоценные друзья мои![2]

Мне, как никогда стыдно, что, думая о вас ежедневно, я до сих пор всё ещё не мог заставить себя написать вам.

Уже я волнуюсь о жел. билете и что скоро я вас увижу (!), но до сих пор не мог зайти в ГУУЗ[3], чтобы согласовать всё, что касается гос-экзаменов.

Отчасти, это было также причиной откладывания письма к вам.

Думаю, что завтра мне удастся выяснить всё, что касается меня на гос-экзаменах.

Предполагается начало 7‑го июня думаю, что останусь в Ленинграде до 16‑го включительно.

До скорого свидания! Целую всех вас много раз. Привет Бельским[4].

Спокойной ночи! Плохо чувствую себя, а завтра трудный день.

Любящий вас Лев Моисеевич.

Cемья Ланде с Л. М. Цейтлиным. Слева направо: Самуил Ланде, дочь Маша, Л. С. Цейтлин, сын Борис, жена Ланде Надежда Зиновьевна и племянник Цейтлина Ефим Бельский

Письмо 2‑е

27 августа 1948 г.

Дорогие мои друзья Надя и Муля!

В связи с ликвидацией работы в ЛОЛГК[5] и с тем, особенно, что мне дали знать поздно, а также в связи с экзаменами и хлопотами c новыми ст‑ми голова идёт кругом и я не в состоянии был написать Вам, как я опечален тем, что лишён вас часто видеть, общаться с вами и советоваться. Я очень плохо пишу и времени в этом году будет ещё меньше, чтобы по-настоящему переписываться. Прошу меня не забывать и писать часто и много…

Не думаете ли вы, что это очень нехорошо — за несколько дней до начала занятий (почти без предупреждения) делать такие перемены[6].

Ведь, если бы это было заблаговременно, Милкис