Восстание

Наступил еще один полный неизвестности день в небольшом городке, где домишки сплошь были покрыты черепицей, а среди лабиринта закоулков имелась всего лишь одна сравнительно широкая улочка, которая начиналась где-то в долине и тянулась вверх в горы. Городок лежал в объятиях холмов, поросших восьмидесятилетним лесом. И над всем этим голубело, как прозрачное богемское стекло, весеннее небо.

Побросав работу, люди отсиживались за закрытыми дверьми у радиоприемников, из которых, однако, доносился лишь треск из эфира. Время от времени они поглядывали друг на друга, и в их взглядах можно было прочитать одновременно и страх, и надежду.

В одной из небольших квартир этого городка, географические координаты которого соответствовали 50 градусам 35 минутам северной широты и 12 градусам 46 минутам восточной долготы, было принято в ту среду такое решение, от которого у жителей буквально бы перехватило дух.

И только высокое небо, на котором ярко светило солнце, оставалось ко всему безучастным, да с гор, как и прежде, дул ласковый ветерок, вращая флюгер на башне местного замка.

СРЕДА

1

В самодельной коляске он подъехал к окну и увидел, что на улице повстречались две колонны. Воинским отрядом, направлявшимся в горы, командовал лейтенант; отрядом, который спускался в долину, — фельдфебель. Изнуренные солдаты с пепельно-серыми, усталыми от бессонных ночей лицами примостились на узкой обочине дороги. Их застывшие взгляды, казалось, не замечали ни лейтенанта, ни фельдфебеля, которые тоже не смотрели друг на друга, будто один другому не доверял ни на грош.

Хайнике подкатил коляску к окну. Ему хотелось дотянуться до оконного шпингалета. Он приложил немало усилий, но так и не смог открыть окно. Тогда он схватил трость, которой была застопорена коляска, и ударил ею по шпингалету. Каких усилий стоил ему этот взмах руки! Хайнике застонал и, откинув голову назад, почувствовал прилив крови к вспотевшим вискам.

С улицы доносился разговор лейтенанта с фельдфебелем.

— Фельдфебель, вы видели русских? — спросил лейтенант.

— Не приходилось.

— Они играют с нами в кошки-мышки! — продолжал лейтенант. — Причем русским понравилась эта игра. Мы в ней — мыши, а они, русские, — кошки.

— Сначала поймать, затем сожрать! — громко прорычал фельдфебель, будто лейтенант находился в километре от него.

Однако затем они стали разговаривать совсем тихо, и Хайнике не мог уже разобрать ни слова. Но ему сейчас уже было не до этого: до боли стало неудобно сидеть в коляске. Эту коляску он смастерил из старого шезлонга, одного колеса от детской коляски и двух велосипедных колес. В ней он передвигался по квартире, но коляска, конечно, не решала всего комплекса проблем, связанных с его болезнью. Как только он вылезал из нее и начинал ковылять по комнате (а после того как он целый день находился в коляске, ему было намного труднее передвигаться без нее), он невольно игнорировал все предписания врачей и подвергал свою жизнь серьезной опасности. Иногда ему в голову приходила мысль выйти на улицу и отправиться в город. Может, и образовался бы тогда какой-нибудь тромб, который начал бы бродить по артериям. Смотришь, и добрался бы до сердца или легких… Ну и что? Вспомнит ли кто о нем? Возможно, обмолвятся: «Вот и Хайнике не стало». Он знал, что ему суждено умереть в своей коляске, а до этого смотреть только на черепичные крыши своего Вальденберга. Он уже никогда не побывает ни в городском парке, ни на рыночной площади, не увидит больше плещущий фонтан…

Через окно Хайнике услышал голос фельдфебеля:

— Лейтенант, вы взяли неправильный курс. На юге русские наверняка расставили ловушки.

— Да, но ведь никто не знает этого точно.

Лейтенант затруднялся, какое принять решение. Он повернулся к своим солдатам, но те молча сидели на краю дороги.

— Желаю плутать и дальше! — проговорил фельдфебель и, отойдя на несколько шагов, крикнул лейтенанту с такой насмешкой, будто несколько лет специально берег ее для этой встречи: — Хайль Гитлер!

Лейтенанту стало не по себе. А фельдфебель, разразившись громовым смехом, направился к своим солдатам такой твердой и спокойной походкой, будто и не был с ними уже несколько недель в пути.

Настроение у его подчиненных было неплохое, и по ним не видно было, что это остатки разгромленного войска. Они быстро построились в колонну и сразу же запели: «Сидит под крышей воробей со своими птенцами…»

Лейтенанту же стоило немало труда поднять своих солдат. Конечно, они подчинялись, но делали это с большой неохотой. Беспорядочно плелись они по крутой дороге и наконец скрылись за домами на рыночной площади.

Некоторое время до Хайнике доносились звуки «воробьиной песни», а в ушах у него все еще звучали смех фельдфебеля и насмешливо произнесенное гитлеровское приветствие. Хайнике почувствовал горечь во рту и, широко открыв окно, сплюнул. Однако горечь не проходила. Злясь, он подкатил коляску к радиоприемнику.

Какие-то две станции транслировали музыку. Затем он «поймал» англичанина, который о чем-то взахлеб болтал. Хайнике внимательно прислушался. Когда же до него дошло, что он ни слова не понимает по-английски, то, скрипя зубами, выругался. Затем опять принялся шарить по шкале приемника, настраивая его на волну радиостанции «Берлинер Зендер».

Но Берлин упрямо молчал.

Берлин молчал и час спустя. Передавала лишь радиостанция «Радио Люксембург», которую захватили американцы. Какой-то комментатор минут десять болтал на немецком языке. Свое выступление, которое производило впечатление бессмысленного набора слов, он закончил патетически: «Первый день мира в Европе вселяет надежду. Союзники и русские оккупировали Германию, прикончив зверя в его же собственном логове!»

— Но ведь это же не так? — спросил себя Хайнике и удивленно посмотрел на приемник.

Хайнике еще раз переключил диапазон. Берлин молчал. Хайнике изнывал от нетерпения. Ему казалось, что он и чувствует себя лучше, чем в утренние часы. Он встал и, превозмогая боль, сделал несколько шагов. Ноги держали его. Передвигался он увереннее, чем ожидал. Головокружения, которое обычно появлялось у него после длительного лежания, не было. Минут десять стоял он у открытого окна и жадно вдыхал свежий воздух.

Со стороны долины донесся шум мотора. Хайнике прислушался. Он научился распознавать шумы, безошибочно определяя, что они значат. Не было ошибки и на сей раз: в гору на большой скорости неслась автомашина. Увидев ее, Хайнике отпрянул от окна и распластался на полу. Несколько секунд он лежал как под наркозом, затем быстро поднялся, дошел до