В канун Старого Нового года начался такой снегопад, словно кто-то там, наверху, задумал превратить город в снежную пустыню. Две остановки пешком, и к дому я подходила уже похожая на снеговика.

Из-за снежной пелены его я заметила только у самого подъезда. В первую секунду даже решила, что это мираж. На всякий случай закрыла глаза и помотала головой, но он никуда не делся. Засмеялся.

Не меньше минуты мы молча смотрели друг на друга. Я упорно боялась поверить в реальность происходящего. А он улыбался так радостно, будто выиграл в лотерею оба полцарства.

— Скажу честно, Лер, — он первым нарушил тишину, — мое самолюбие категорически против правдивого: «Я проиграл». Быть может, согласишься на ничью? — он протянул мне руку.

Едва мои пальцы коснулись его, он обнял меня так, будто боялся, что исчезну. Снежная пелена отгородила нас от остального мира. Да и не важно вдруг стало, существует ли остальной мир вообще.

А ведь именно со снега все и началось. С первого октябрьского снега…

Зима не смотрит на календарь. И то, что октябрь едва только дополз до своей половины, ее мало волнует, раз она уже сейчас решила о себе заявить. Сегодня ночью выпал первый снег. Наверное, сначала он был белым…

Я покосилась в окно автобуса. Размазанный по тротуару серыми лужами когда-то исключительный по своей чистоте снег сейчас вызывал лишь недовольство прохожих. Чавканье грязи под колесами транспорта мгновенно навеяло ассоциации с пиршеством каких-то мелких злобных зверьков. Воображение услужливо рисовало толпы хомячков-берсерков, которые сидели ночью на асфальте и жадно смотрели в небо, в ожидании снежного пиршества. Я не знаю, зачем снегу вообще вздумалось падать так рано. Знал же, что сразу растает. Станет мутной, противной жижей, превращая и без того унылый город в болото. Но может, дело не в снеге? А в том, что все, что попадает в этот мир, непременно портится и теряет свою чистоту? Интересно, нормальные люди размышляют об этом? Наверное, нет, просто я — псих.

Пашкин гогот прервал мою мысленную «снежную философию». Скорее всего, перед этим он явил миру очередной анекдот из серии «сам шучу — сам смеюсь». Хотя нет, Ирка тоже хихикает. Правда, она это может делать и просто так, на всякий случай. Наверное, лучшие друзья не должны вызывать раздражение. Или могут?

— Долго еще ехать-то? — Ирка уже чем-то бренчала в своей сумочке. Дайте угадаю, она ищет зеркало. Наверное, успела по себе соскучиться. М-да, и чего я сегодня такая злая?

— Не, еще пять остановок, — Пашка зевнул, демонстрируя чуть кривоватые зубы. Кстати, именно благодаря им его в нашей группе и прозвали вампиром. Он, правда, из-за этого ни разу не расстроился, даже наоборот — умудрился повернуть в свою пользу. Пашкино обаяние вкупе с помешанностью на вампирской теме большинства девиц превращали моего друга в заядлого сердцееда. «Сердцееда-кровопийцу», — как уточнял он сам и громко хохотал.

— Лерка! — перегнувшись через сидящего между нами Пашку, Ира схватила меня за рукав пальто. — Видишь вон ту оглоблю в красной шапке?

Я без особого энтузиазма оглядела салон автобуса.

— Ты про высокую девушку в розовом берете? — уточнила на всякий случай.

— Ну. Ты только глянь, что у нее на ногах! — шипела Ирка в праведном гневе.

— Э-э, сапоги? — я понимаю, если бы девушка была в ластах или на лыжах, но у объекта жгучего Иркиного интереса были на ногах ничем не примечательные черные сапоги на высокой шпильке.

— Это не «э-э сапоги», — передразнила меня подруга, — а сапоги из итальянского бутика. Новая коллекция, между прочим.

— Ну и что? — меня этот пустой обмен фразами уже начал раздражать.

— Как это что? — возмутилась Ира, продолжая напирать. — Ты вообще знаешь, сколько они стоят?

— Да какая мне разница, сколько они стоят, — отмахнулась я.

— А сколько? — вдруг заинтересовался Пашка, переключив свое внимание с разглядывания ног в целом на сапоги в частности.

Ирка выдержала эффектную паузу и убийственно выдала:

— Двадцать пять косарей.

— Сколько? — не поверила я.

— Правда что ли? — Пашка озадаченно почесал свою вязаную шапку на затылке.

— Двадцать пять косарей! — теперь уже выпалила Ирка, тряся ладонями перед лицом, словно хотела похлопать себя по щекам. — Ну вот скажите мне, какого черта эта лахудра носит сапоги за двадцать пять тысяч и ездит при этом на муниципальном транспорте?

— Может, она не гордая, — предположил Пашка.

«Не гордая» девица, наконец, почувствовала наши взгляды и нервно обернулась. У нее чуть ли не бегущей строкой на лбу появилось: «Какие-то трое идиотов». Она презрительно фыркнула и отвернулась.

— Я тоже хочу носить такую обувь! — Ирка в сердцах стукнула кулаком по предполагаемому подлокотнику. Но так как подлокотники в автобусе не предусматривались, под удар попало Пашкино левое колено.

— Закончишь универ, найдешь себе хорошую работу и будешь покупать, что захочешь, — Иркины причитания на эту тему меня за все два года знакомства с ней уже достали.

— Я не хочу потом, я сейчас хочу! — она от досады снова треснула Пашку по коленке.

— Слушай, Егорова, — тот не выдержал, — такими манерами тебе придется на гипс мне разоряться.

Я отвернулась к мутному окну, робко надеясь, что меня оставят наедине с моей упаднической философией.

— Надо же, хрупкий какой, — фыркнула Ира и с маниакальным энтузиазмом добавила, обращаясь, видимо, к моему затылку. — Я знаю, что надо делать! Нужно найти себе спонсора!

— И где ты его найдешь? — вяло поинтересовалась я.

— Ну эта же нашла! — судя по Иркиной интонации, обладательница итальянских сапог удостоилась еще одного мстительного взгляда.

По раздавшемуся через пару секунд Пашкину вяку я догадалась, что он опять получил со всей дури кулаком по колену.

— Ты что, инвалидом меня решила сделать? — возмутился он.

— Не переживай, Паш, зато инвалидов не берут в армию, — утешила Ира и вдруг осененная мыслью добавила: — Слушай, а брат у тебя холостой?

— Никитос, что ли? А что, в спонсоры себе его хочешь?

— Ну а почему бы и нет? — Ирка все больше приходила в восторг от своего замысла. — У него-то в отличие от некоторых активы не закрыты.

Тут, наверное, следует сделать лирическое отступление. Пашкин отец владел сетью супермаркетов и, соответственно, не бедствовал. Но при всем своем достатке у него был пунктик: правильное воспитание сыновей. Это самое «правильное воспитание» на взгляд Берсенева-старшего заключалось в том, чтобы его отпрыски всего добились сами. Потому Пашка и жил в студенческом общежитии вместо родительского двухэтажного гнезда в центре города. Да и на жизнь зарабатывал сам, отец не выдавал ему ни копейки. Вот так и существовал Пашка на мизерную зарплату лаборанта и не менее грустную стипендию. В свое время его брат Никита тоже прошел через это. Зато без помощи своего влиятельного отца пробился в солидную фирму, где занимал теперь довольно высокий пост. Именно к Никите на работу мы сейчас и ехали. За халявой.