Кофе Латте

Тёплые края бумаги

* * *

Вкус холодной дольки спелого апельсина — словно неожиданный глоток Волги, сделанный неумелым пловцом, то есть мной. Сейчас смерч руководит моей родиной. Заливает безумная река родные берега. Волны слизывают слои дёрна и песка. А я стою на краю, и меня сносит, и мотыляет из стороны в сторону. Пытаются обвить змеи. Холод стреляет болью в зубах. Чувства не пропали. Мои рецепторы знают разнооттеночный вкус апельсинов, ведь они часто лежат в вазе на подоконнике или в ящике холодильника.

Вкус холодной дольки неспелого апельсина — словно демонические силы. Пробит двойной купол спасенья. Я катаюсь по двуспальной кровати, ноги закручиваю двойной спиралью вдоль одеяла. Поднимаю ресницы, как только что вылупившаяся бабочка — крылья. Настало время жить в иллюзиях. Доем апельсин, ведь я его купила.

Вкус тёплой дольки спелого апельсина — словно взмах крыльев раненой бабочки. Жар терзает цедру. Корочка отстала от ран, и показался шрам. В его галактике прорываются подснежники. Значит, скоро весна. И не так уж противно посасывать жидкость из соковых волосков апельсина.

Капитан очевидность разрушает мою кровеносную систему, устраивая катаклизмы. А главное: как же мастерски он это делает! Свою теплоту распределяет равномерно, и не важно, что она паршива на вкус. Вкус тёплой дольки неспелого апельсина — словно симуляция родства. Лишилась близких. О, нет! Их никогда и не было.

Весь стол в лужах сбежавшего прошлого, а я безропотно вытерла его тряпкой, правда, руки к поверхности до сих пор прилипают.

* * *

День мочит ноги, пробегая по берегу чистой реки, где обитают раки. Задерживает ясность дня, словно руки на спине при объятии. Но как только брызги ветра напомнят ему о необходимости ухода, он тут же закрывает все побрякушки в кладовке на веранде детсада, где сырость уже проела кирпичи, доски, детские совки и ведёрки, а сам сворачивается и бросается в воду, приглашая ночь. Она поглощает усталость, всасывая истекающую силу дня. Призывает бессонницу к выполнению приказов. Созывает заросшие проплешины с полей на последний корпоратив, задумав смешной конкурс. Каждая травинка, стебель, лепесток упирается в капсулы с водой, пытаясь проткнуть их. Утрата, как сухонькая секретарша, изящным жестом манит взглянуть на перетёртые обрывки лепестков, на жухлые сухожилия. Она затягивает всех в кучную суету, как крупинки песка в часах, стягивая чужую волю в тонкую струйку лени с просветами. И первая слеза начинает свой спуск.

* * *

Семья, скрывающая птичий помёт и разорённое гнездо в дупле, и показывающая мёд в улье, повисшем на ветке осины. Что я должен испытывать к такому? Он — слетевшая с удочки рыба, мгновенно растворившаяся в водорослях. Она — крик ворона, сидящего на стенке мусорки и требующего угощения. Их дочь — платье, которое купили не из-за изысканного дизайна или подходящего размера, а из-за лишних денег и зависти. Его любовница — рыжая кошка из села, которая вальяжно демонстрирует свою ухоженную шерсть, проходя по луже. Её любовник — чихуа-хуа, тявкающий на других, пока пёс побольше не рявкнет в ответ.

* * *

Пропавшее молоко пригодно только для блинов. Поэтому я могу добавить пару продуктов, испечь блины и насладиться хотя бы несколькими жирными минутами. Я думал, что мысль — комнатный кактус, который изредка нужно поливать, что семья — дом, укреплённый на земле фундаментом, что друзья — цветные карандаши в подстаканнике, любым из которых можно закрасить белизну на картине. Но, как и прокисшее молоко, так и предположения — они не пригодны для потребления. Так и сгнившая орхидея — не подпитанная ничем, пропавшая мысль. Обломки деревянных брусков — остатки чувств после разорённой семьи. А цветные карандаши — это простые серые, только в разноцветной обертке, но от них и толку нет, ведь на рваной бумаге и лицо не прорисуешь.

* * *

И вот теперь мы прощаемся, так и не осветив наяву то, что уже оба знаем. И вот мы снова обнялись. Объятие, как отчёркивание вредных привычек, вычищает замусоренную просеку и обнажает вросшие в землю камни под кустами. И вот мы сели друг напротив друга, а вокруг звенят обыденные тосты. Но отчетливее доносятся волны твоего запаха, чем смысл каких-то предложений. И вот мы наедине. Молчание между нами вырывает во мне провода, и программы расшифровки твоих чувств самоуничтожаются. Как же жгут эти искры, летящие от проволоки! Нужно лишь одно столкновение общих мыслей, и я вязну в прошлых связях с тобой. Я не могу раскусить твою защиту. Не могу расшифровать твои движения и обращения ко мне. Ты просишь кого-то помочь застегнуть тебе костюм. Подбегаю и слышу: "Я хотел уже тебя звать". Такая поверхностная просьба, а я разбираю этот конструктор на детали, и всё ищу ту подходящую — для завершения замка взаимности. Нет ли в этих звуках хотя бы какой-то полезной еды для меня? Или они как смесь казавшегося свежим молока и кофе? А сейчас я хочу почувствовать чего-то ждущий взгляд, и не заметить в нём холода. Хочу нечаянно лечь на плечо, и раствориться в твоих поглаживаниях. Но не сжиматься от случайного касания, не прятать камни в горле. Или кустах? Я тебя люблю? Или это встроенный в меня проржавелый механизм требует любить тебя? Может, это он постоянно ищет тебя во множествах пролетающих лиц. Может, это он дергается от возникших совпадений, как от укусов напавшей колонии ядовитых муравьёв или внезапного прикосновения к крапиве? Нет, я порву эту наивность. Столько сверканий нужды, столько зарытых даже от меня камней было и есть…

* * *

Она сухим, но выразительным самокопанием зарывала свои секретики, как дворняга — запасы, и знала, что все пройдут мимо свежего отвала, думая, что это всего лишь природное явление, а может, и муравейник. Прижимая к груди прозрачные правила игры, я наклонился к ней и приобнял за плечи, запирая гримёрку театра молчанием. Я узнал её до последней клетки и устал покрывать глянцевым лаком слово "люблю". Поэтому схватил лопату, растащил муравейник, и заметил скрюченный саженец, побитый холодом, но обещающий дать скудные плоды. Её голос фальшивил пожелтелыми папоротниками, которые привели меня к поваленной осине. Её слова были, как ветки в лесу: хлестали поражёнными листьями и навязывали пауков лести. Она выжимала из людей соки своим легкомыслием и наколдовывала отвар, которым закапывала себе глаза для профилактики катаракты.

* * *

Стрелки циферблата