Моему другу Джо Дигнаму, гостеприимнейшему из хозяев

Дорогой Джо!

Вот наконец обещанная книга о Гейтхаусе и Керкубри. Все населенные пункты, упомянутые в тексте, реальны, так же как и проезжающие в тех местах поезда. Описания окрестностей приведены с натуры, хотя по моей воле кое-где появились два-три лишних дома. Что же касается героев — и тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было, — никто из них не имеет ничего общего с реальными людьми, ведь никому из художников Галлоуэйя никогда даже в голову не придет напиться до чертиков, или сбежать от жены, или стукнуть ближнего своего по голове. Все это выдумано забавы ради, чтобы оживить сюжет.

Если я случайно дала какому-нибудь неприятному персонажу имя существующего в действительности человека, передай мои извинения и уверь его или ее, что произошло сие непреднамеренно. Даже отрицательных героев следует как-нибудь называть… Будь добр, напомни Лаури, что, хотя действие приходится на эпоху керосиновых ламп, я не забыла, что в Гейтхаусе в настоящее время уже появилось электричество, с помощью которого можно читать эту книгу.

И еще, случись тебе встретить мистера Миллара, хозяина отеля «Эллангоуэн», или начальника станции Гейтхауса, или кассиров в Керкубри — в общем, кого-то из той доброй сотни славных людей, которые столь терпеливо отвечали на мои вопросы о железнодорожных билетах, автобусах и старых рудниках в Гритауне, — передай, что я им крайне признательна за содействие и прошу простить, если сильно докучала.

Посылаю сердечный привет всем, в том числе Феликсу. Скажи миссис Дигнам, что следующим летом мы непременно вернемся, чтобы вновь отведать картофельных лепешек в «Анвосе».

Если вы живете в Галлоуэйе, вы либо рыбак, либо художник. Хотя подобное утверждение, возможно, и не совсем верно, поскольку те, кто занимается живописью, в свободное время тоже рыбачат. Здесь не увлекаться ни тем, ни другим считается странным и даже весьма эксцентричным. Рыбалка — обычная тема для разговоров в баре и на почте, в гараже и на улице. О рыбалке рассуждают все — горожанин, приехавший на «роллс-ройсе» и захвативший с собой три удилища от Hardy[1]и чудак, день за днем отрешенно наблюдающий за сетями на речке Ди. Погода, в других частях королевства оценивающаяся с точки зрения фермеров, садовников и отдыхающих, в Галлоуэйе обсуждается по меркам рыбаков и художников. Рыболов-художник извлекает пользу из любого каприза природы: погода, слишком ясная для форели, расцвечивает холмы и море сияющими потоками красок, а дождь, который не способствует рисованию, заполняет реки и озера мутной водой, несущейся к исполненным надежды любителям рыбалки, уже приготовившим удочки и корзины для рыбы. Ну а в холодные тусклые дни, когда окрестности не освещены багрянцем и на речке нет клева, можно присоединиться к неспешной беседе в уютном баре и обменяться сведениями о новых «кардиналах»[2]и «мартовках»[3], а также потренироваться в искусстве завязывания замысловатых узлов из лески.

Художественным центром Галлоуэйя можно считать Керкубри. Именно здесь живописцы объединились в блистательное созвездие, ядро которого расположилось на Хай-стрит, а некоторые орбитальные звезды сияют в отдаленных домах на склоне холма, распространяя свет до самого Гейтхаус-он-Флит. Здесь в солидных каменных особняках встречаются большие роскошные студии, обшитые деревянными панелями, заставленные начищенной до блеска латунью и полированным дубом. Есть обычные мастерские, скорее напоминающие временные летние домики, в которых отличный дневной северный свет и беспорядочно разбросанные кисти с холстами знаменуют собой все, что нужно истинному художнику. Попадаются и совсем небольшие мастерские, пестрящие голубыми, красными, желтыми занавесками и необычными экземплярами керамических изделий; эти скромницы прячутся в глубине узких дворов и садиков, радующих глаз старомодными цветами, пышно растущими на плодородной почве. Встречаются студии, разместившиеся в бывших амбарах — их ценят за простор и высокие потолки с балками. Пригодными для обитания они стали благодаря маленькой печке и газовой горелке. Одни живописцы обременены большими семьями и потому держат в доме служанок в чепцах и передниках; другие снимают комнаты и вверяют себя попечению домашней хозяйки; третьи живут в паре с кем-то или в полном одиночестве, наняв приходящую уборщицу, а иные предпочитают существование отшельников и ведут хозяйство самостоятельно. Кто-то из мастеров выбирает масляные краски, а кто-то акварель и пастель, кто-то увлекается гравюрой или иллюстрирует книги, кто-то работает с металлом. Здесь можно встретить художников любого направления, и объединяет их одно — серьезное отношение к работе, в которой нет места дилетантам.

Лорда Питера Уимзи в этом рыбацко-художественном обществе любили и принимали по-дружески, даже с некоторой нежностью. Он довольно прилично забрасывал удочку и не претендовал на то, чтобы называться художником, а следовательно, хотя и был «пришлым» англичанином, не давал никаких поводов для неприязни. Южанина в Шотландии терпят лишь при условии, что он не ставит себя выше других, а этого типично английского порока лорд Питер, к его великой чести, был лишен напрочь. Да, конечно, его отличал вопиющий акцент, и поведение порой казалось непредсказуемым, но Уимзи приезжал в Галлоуэй уже не первое лето, держался нейтрально и вел себя безобидно, так что, если он и позволял себе какое-нибудь чудачество, на это попросту махали рукой, примиряюще пожимая плечами: «Да ладно вам! Это всего лишь его светлость».

В тот вечер, когда разгорелась злосчастная ссора между Кэмпбеллом и Уотерзом, Питер Уимзи также находился в пабе «Герб МакКлеллана». Кэмпбелл, пейзажист, позволил себе, быть может, на одну-две рюмки больше, чем следовало человеку с рыжей шевелюрой. И без того исполненный боевого задора шотландец разошелся не на шутку. Он завел долгую хвалебную речь, повествующую о заслугах джоков[4]в Великой войне[5], и прервался лишь для того, чтобы, как бы невзначай, заметить Уотерзу, что все англичане произошли непонятно от кого и не могут даже нормально изъясняться на собственном проклятом языке.

Уотерз — отпрыск древнего рода йоменов, как и все англичане, был готов восхищаться и восхвалять представителей других наций, конечно, кроме даго[6]и негров, но, опять же, как и все англичане, не выносил, когда те нахваливали сами себя. Громко во всеуслышание превозносить собственную страну казалось ему попросту непристойным — все равно, что подробно распространяться в курительной комнате о прелестях своей жены. Он слушал пейзажиста с той терпеливо-натянутой улыбкой, которую нацепляют иностранцы, желая быть корректными и показывая, что их уверенность в себе настолько непоколебима, что они даже не станут утруждаться препирательствами.