Анна Соловьёва

Гадельгаббасовна

— Гадельгаббасовна… Гадельгаббасовна… — шепчу я.

— Что ты все шавелишься… спи уж… шавелится всё… — бормочет бабушка.

— Бабушка…

Не слышит.

— Бабушка!

— Ох, ты Бог мой! Что кричишь-то, ночь ведь!

Бабушка глуховата, говорит она громко, а вот слышит плохо. Надо отодвинуть в сторону её красный платок и говорить ей прямо в ухо,

— Бабушка, это что — Гадельгаббасовна?

— Демон какой, что ль… Это где ж ты слыхала? Плюнь счас, плюнь!

Бабушка крестит меня.

— А если не демон?

— Не демон, так демоница. Спи, а то придет к тебе Гадость эта…

— Не гадость, Гадельгаббасовна. Учительница сказала выучить. Мы в дневнике написали.

— Вот школа бесовская… Крестик тебе завтра дам. Наденешь — и не увидит тебя демоница.

Хоть бы она забыла про крестик.

***

— Здравствуйте, дети. Меня зовут Гадель Габбасовна. Мария Степановна вышла на пенсию. Теперь я ваша учительница. У меня сложное имя, запишите в дневнике и выучите. А я выучу ваши имена.

Она пишет на доске очень красивым почерком своё имя. На ней красная кофта и черная юбка. Черные колготки. Не такие, как у других. Тонкие, через них видно ее ноги. Туфли у нее тоже не такие, как у мамы или Марии Степановны. Они на тонком длинном каблуке. Когда она идет, то слегка колышется. Мне это нравится. Бабушка сказала, что она демоница.

Гадель Габбасовна поворачивается к нам.

— Записали?

Мы не записали. Мы во втором классе и пишем очень медленно, а имя у нее сложное. Я хочу написать его красиво, как у неё на доске.

— А фамилия?

Это спросила Наташка Корепанова. Она отличница. Она пишет быстро.

— Выучите пока имя.

Гадель Габбасовна улыбается. Губы у нее красные, а кудри черные. Очень красиво. Вот бы мне черные кудри.

После уроков можно пройти мимо учительской и дождаться, когда Гадель Габбасовна пойдёт домой. Дверь учительской закрыта.

— Какой роскошный у вас ламантин, Гадель Габбасовна!

— Это палантин.

— Да, палантин. Какие цвета хорошие! Ангора?

За дверью три учительницы. Одна толстая, от нее всегда вкусно пахнет едой. Она ведет рисование. Другая обычная. И Гадель Габбасовна. Обычная говорит:

— Гадель Габбасовна, я должна вам сказать как завуч.

— Да?

В учительской тихо. Странно, должна сказать, но не говорит. Вот, заговорила.

— Гадель Габбасовна, вы так… нарядно одеваетесь… Не для школы. Вызывающе даже немного.

— Я так не думаю. До свидания, Нина Петровна, всего хорошего, Инесса Тихоновна.

Гадель Габбасовна выходит из учительской. У нее красные губы и щеки. Шапка у нее маленькая, из меха. И воротник пальто из меха, но не как у мамы, не лохматый. Она подходит близко-близко. От нее пахнет. Голова кружится.

— Ты почему не идешь домой?

Она вся пахнет. Как будто праздник. Как будто цветы и Новый год вместе. Внутри что-то расширилось и даже чуть-чуть заболело.

— Знаешь, это хорошо, что ты тут, я дам тебе задание на завтра. Сделаешь?

Киваю. Говорить трудно. Вдруг она правда демоница? Надо спросить бабушку, чем пахнут демоницы.

***

— Баб, Гадельгаббасовна сказала принести ткань.

— Ох, ты хосподи, каку ткань? Скажет еще твоя Гадость эта…

— Надо ткань. Сказала, будем делать поделку. Ткань с цветами. Будем делать образец.

— Какие цветы еще… Придумала тоже, дитё заставлять… Поделку ей… Нету ничё! В магазинах нет ничё, ткань еще выдумала, тащить в школу! Двойку, что ль, поставит?

— Ткань надо с цветами.

— Нет у нас! Зачем нам! Форма твоя, да майки. Платья материны, дак они и без цветов. В рейсе вот она… Дак у неё тоже никакой ткани нет. Разве на наволочки…

Бабушка кряхтит и вытаскивает из-под шкафа пыльный чемодан. В нем полно ткани. Белая вафельная. И еще бледно-жёлтая. Никаких цветов.

Слёзы катятся сами. Много. Дышать трудно. Дышать трудно с тех пор, как Гадель Габбасовна попросила принести ткань для образца.

— Нуууу, сейчас не остановишь.

Учить уроки не получается. Слёзы застилают глаза. Они уже опухли, и нос тоже опух. Есть не хочется. Бабушка ругается и называет Гадель Габбасовну Гадостью. Потом плачет сама.

— Не реви, что ль… Найдем чево… Да не реви уж! Ткань, ткань… уж больно так надо?

Бабушка вздыхает. Дышать ртом легче, чем носом.

— Умойся поди.

Холодная вода приятная. Её можно долго лить на лицо и на руки.

В комнате бабушка сидит на стуле. Она тоже больше не плачет. У нее серьёзное лицо. Потом встаёт, открывает шкаф и достаёт старую сумку, из неё что-то завёрнутое в газету.

— Платье это моё. Замуж в ём выходила. До войны ещё, — торжественно говорит бабушка.

Она разворачивает газету. Пахнет противно. Бабушка бережно раскладывает на двухспальной кровати платье. Оно совсем маленькое, голубенькое, в мелкий розовый цветочек.

— Это твоё?

Бабушка кивает.

— Ты была девочка?

Лицо у бабушки застывает. У неё узкие глаза, а щёки большие. Нос тоже большой. Она поправляет красный платок.

— Была и я молода…

Бабушка смотрит в окно и говорит медленно. Потом поворачивается, берет платье, гладит его.

— Резать, что ль? — тихо говорит она.

Я закрываю глаза, представляю, что у меня черные кудри, и киваю.