Гелий Рябов

Конь бѣлый

Предисловие автора

Я хотел бы предварить свой роман авторскими размышлениями, не претендуя, впрочем, ни на выдержанный историзм, ни на истину в последней инстанции, разумеется.

Мы проходим через врата Времени, и то, что остается позади, вряд ли подвластно достоверному знанию. Река течет только в одну сторону, и выгрести против ее течения не удается никому. Недаром даже могучий поток исторического мышления Льва Толстого сплошь и рядом натыкается на грозные рифы недостоверного знания, и тогда возникают досадные срывы в развитии характеров, сбои в осмыслении судеб. Ничтожный Пьер Безухов, прикованный к своей «красивой самке» Наташе, никогда на самом деле не войдет в преступное общество Декабристов, потому что любит спать на чистых простынях и вкусно «кушать», видит в этом безусловный смысл человеческой жизни, и стало быть (это главное!) не жаждет власти. Странность в том, что предатель Пьер, прямо виновный в гибели Платона Каратаева, никогда не соединится с предателями-декабристами. Это исторический парадокс, объяснимый, впрочем: предательство на почве власти и бытовое предательство несоединимы.

Сколь ни странно, может быть, но факты Новейшей истории России еще более скрыты от нас, нежели события 1812 года. Эти факты противоречивы, взаимоисключающи — достоверное знание отсутствует, тем не менее до сего дня (за редчайшим исключением) историк всегда становился на чью-либо сторону. Я не историк и не обязан следовать дурной традиции. На мой взгляд, есть несколько причин февральско-октябрьского краха великой страны, которые представляются реальными: Система была безусловно равнодушна к экономическому противостоянию внутри народа. Пропаганде разрушительных сил, многократно усугубляющей действительные проблемы, не смогли противопоставить ничего! Революционный взрыв был также впрямую подготовлен белоперчаточной «борьбой» с крамолой и ее носителями. Отсюда (прежде всего!) произрастают корни «триумфального шествия советской власти», неспособность белых правительств противостоять этому «шествию». Те, кто легко предал Государя в феврале 17-го, и те, кто простодушно обрадовался «свободе» и «демократии», — все они искренне не понимали, что «демократический» Февраль — это накатанная дорога к легитимизации самой кровавой власти всех времен и народов. В феврале 1917 года Александр Блок с восторгом слушал «музыку революции», но в январе 18-го спохватился и рассказал о «Двенадцати» палачах России, которых даже Иисус не может вывести из кровавого холода на свет Божий. Воистину — велика сила у советской власти…

Я не разделяю точку зрения вождя революции о партийности и партийной литературе. У меня нет «партийного взгляда» на события революции и Гражданской войны. Но я человек, и мне больно за поруганную, растоптанную Россию, которую разного рода мессии вот уже целый век толкают в помойную яму истории.

Этот роман — о несчастных, запутавшихся в сетях истории и бессмысленного бытия, о тех, кто собственными руками выстлал дорогу в Ад, увы, не только себе.

Это о нас с вами. Обо всех.

Часть первая

Но не победил…

Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.

Глава 1

Осенью 1915 года наследник Алексей Николаевич впервые в жизни расстался с матерью и уехал с отцом в Могилев — «на фронт», так он считал. Осень выдалась ясной, по утрам то и дело бил сквозь золотую листву солнечный луч и вспыхивала серебристыми искрами вода в пруду — мальчик прогуливался по дорожкам парка вместе с Государем на равных, как взрослый. Спустя четырнадцать месяцев революция уравняла перед лицом смерти всех…

А сейчас спокойно и бездумно (имеет же право даже Верховный главнокомандующий выбросить из головы хотя бы на полчаса фронт, войска, снабжение) шли они через мостик, вроде бы такой знакомый, такой похожий на привычные — в Гатчине…

Следом два конвойных вели в поводу лошадей — и царь, и наследник, и казаки были в полевой форме: как только началась война, армия и гвардия мгновенно переоделись, исчезли цветные сукна и золото эполет, форма приобрела землистый фронтовой оттенок, все стали похожи друг на друга — как дети из приюта.

А мальчик, одетый в серую солдатскую шинель и полевую фуражку, по-мальчишески размашисто вышагивал, стараясь не отстать от отца…

Третьего дня, во время обеда, он взял с тарелки половину арбуза, но не разрезал аккуратно, а подошел к одному из приглашенных сзади, то был уважаемый генерал, впервые оказавшийся на подобном обеде и оттого немного робевший (наверное, потому, что сбылась мечта: какой подпоручик со дня выпуска не мечтает об обеде за царским столом — по праву Высочайше пожалованного чина), и со всего маха надел половинку арбуза его превосходительству на голову. Полетели брызги, добротный генеральский китель мгновенно превратился в кровавое знамя восставшего пролетариата, все онемели. А мальчик весело рассмеялся… Что ж: и наследник императорского престола в одиннадцать лет — всего лишь ребенок. Кто-то шепотом вспомнил — в оправдание — об известной болезни Алексея — царю же было неприятно: случай выбивался из привычного. Подумал: станет императором — и вот такое… И тут же отогнал скверную мысль — до его царствования, слава Богу, еще далеко.

…А вот два года назад мальчик вел себя просто, вызывая всеобщее восхищение улыбчивостью и добротой. Долгие и мучительные дни празднования трехсотлетия Династии прошли величественно, торжественно, особенно запомнился первый день; склонилась в поклоне — разом, будто один человек, — толпа придворных, разделившись надвое, и Семья прошла по живому коридору, искренне желая любви и единения и духовной близости… Но ничего этого не было, и странное ощущение овладело императором в тот момент: столько людей — и ни лиц, ни глаз, ни сердца: толпа… Но ведь это почти бранное слово всегда он связывал с кем угодно, но не со своими придворными.

А когда-то… Помнится, через несколько дней после коронации его и Аликс пригласила на утренний