Артём Артёмов

(Artem2s)

Карнавал

Понедельник

Бургомистр Гвидо Адельманн вздохнул и вновь схватился за кружку с пивом, будто утопающий за ветку проплывающего мимо дерева. Сделал несколько жадных глотков, отер пышные рыжие усы и встал, заходил по комнате, слегка покачиваясь. Грузный, стареющий он уже давно забыл свои юные годы, но, за последние несколько дней, казалось, постарел еще на пару десятков лет.

Сидевшие с ним за столом епископ Адальберт и судья Альбрехт Гофмансталь молчали и старались не встречаться с ним взглядом. В комнате витал дивный дух жареных на огне сосисок, пряностей, зелени, сыра и темного терпкого пива. Стол был накрыт на славу, но снедь стояла нетронутой, лишь пиво из пузатого кувшина стремительно исчезало в объёмистых животах бургомистра и судьи, епископ смиренно пил воду.

Есть никому не хотелось.

— Так больше не может продолжаться, — простонал бургомистр. — Это уже пятый на моей памяти. Уже пятеро.

— Это продолжается уже очень… — начал было епископ, но грузный рыжий мужчина с неожиданной силой грохнул мясистым кулаком по толстой столешнице, заставив подпрыгнуть румяные сосиски и пучки зелени.

— Сейчас я бургомистр! Это мои люди, мой город! — он отвернулся к камину и тайком потер отбитую руку. — Приходит непонятно кто и… Ваша Светлость, вот вы мне объясните, почему никто никогда не пытался отказаться? Не пойти, не позволять вести их туда? Вы почтенный старец, значит видели гораздо больше этих…

— Видел, — степенно кивнул епископ Адальберт. — Гораздо больше вашего видел. И помню, к чему приводили… отказы. И вы помните, уважаемый бургомистр. Ведь вы помните? Гаммельн?

Гвидо опал, съежился, словно проколотый бычий пузырь, осел на тяжко скрипнувший стул, снова бездумно схватился за кружку. Жалобно посмотрел на священника, на судью.

— У меня ведь тоже… Йенс и Хлоя… Что же мне…

Альбрехт отвел глаза. Он в который раз благодарил Бога за то, что тот так и не послал им с Эльзой детей. Не хотелось представлять, что сейчас чувствует бургомистр.

— Вы знаете, что делать, — вздохнул епископ. — Пусть все идет своим чередом, на все воля…

— Вот на это?! — бургомистр взвился, как ужаленный оводом лошак, — Вот на это воля Его, Ваша Светлость?! Что вы там, в монастыре, знаете о том, как живут люди в моем городе? Как живем МЫ? Каждые двенадцать лет приезжают эти… И…

— И мы сделаем это снова, Гвидо, — Альбрехт внимательно изучал каждую поджаренную колбаску, каждый кусок сыра и пучок зелени на столе. Все что угодно, лишь бы не встретится взглядом с испуганным и разъяренным рыжим толстяком. Лишь бы не выдать облегчения.

— У нас нет выбора, — он осторожно говорил «нас», стараясь не подчеркивать свое выгодное положение.

В комнате снова воцарилось молчание, епископ и судья старательно смотрели в сторону, бургомистр жадно глотал темное терпкое пиво, забывая закусывать дивно пахнущими колбасками.

Есть никому по-прежнему не хотелось.

* * *

На улицах Динкельсфельда который день творилось форменное безумие, которое Клаус всецело одобрял — в городе царила красочная неразбериха традиционного весеннего карнавала. С раннего утра (а чаще, и всю ночь перед этим) за окнами были слышны крики и песни, грохот трещоток и барабанов, улицы полнились ряжеными. Возле Дальних ворот почти закончили украшение традиционной Лодки Дураков — телеги, из которой сейчас делали подобие корабля на колесах. Завтра, в канун Пепельной Среды[1], она заполнится шутами и нищими, и ее протащат на потеху публике по всем улицам города.

А в пустынном пока поле за городом вершилось такое… Такого он не видел ни разу за все долгие восемь лет своей жизни! В этом году там раскинулся странствующий балаган — маскарад и карнавал, яркий и безумный, куда там горожанам! Клаус много слышал о нем от старших мальчишек, но никогда не видел его сам, потому что балаган приезжал в город лишь раз в двенадцать лет. С ума сойти, можно вырасти и стать почти старым, пока дождешься его приезда, если угораздит родится сразу после такого карнавала! Ему сказочно повезло.

Доставай-ка крынки,

Открывай корзинки!

Карнавал на носу,

Для даров мешок несу!

Хохот и гвалт, доносившиеся из окна, означали, что знакомые Клаусу ребята с улицы уже сбились в вопящую толпу и надоедают почтенным горожанам песенками, выпрашивая «дары». Мальчик заторопился и начал глотать свой утренний бутерброд с жареным салом, почти не прожевывая.

Вот курятник во дворе

И, на радость детворе,

В нем корзина, а она

До верху яиц полна!

Не все горожане были рады озорным гостям, к тому же норовящим не только дары получить, но и стащить то, что плохо лежало. Да и бессонные ночи не добавляли терпения уставшим от шума жителям Динкельсфельда. Так что, можно было получить вовсе не дары, а пустым мешком, а то и метлой по спине, но это лишь добавляло веселья и азарта детворе, распаленной царящим на улицах праздничным безумием.

А в дому, как в сказке,

Жирные колбаски

Из телят и поросят

В ряд под крышею висят!

К тому же веселью поддавались не только дети, но и многие взрослые, так что вполне можно было надеяться насобирать к обеду нехитрой снеди. Если повезет, то и колбасок.

— Мама, я тоже пойду, — крикнул Клаус уже от дверей, торопливо застегивая курточку и пытаясь одновременно попасть ногами в разношенные стоптанные башмаки с латунными пряжками. — Я может быть тоже чего-нибудь принесу!

— Да, иди, — Хельга устало улыбнулась, подняв голову от усыпанного полбяной мукой стола, на котором раскатывала тесто. — Беги, веселись. Карнавал один раз в год…

Хлопнула дверь за мальчиком, застучали башмачки по мостовой, и его звонкий голос присоединился к общему галдящему и визжащему хору.

На столах навалены

Горы рыбы вяленой!

Не скупись, честной народ,

Карнавал один раз в год!

Женщина тяжело опустилась на стул и прижала испачканную в муке ладонь к губам. Глаза не отрываясь смотрели в окно, где ее единственный сын смешался с галдящей детворой, и они с хохотом и выкриками двинулись в сторону Старого рынка. Почему-то в последние дни ей очень трудно стало отпускать его от себя, сердце сжимал непонятный ей страх. Два года прошло с тех пор, как ее Дитмар погиб, затоптанный на улице