Инна Рудольфовна Чеп

Кикимор

Пролог

Первое, что увидел Кикимор, когда родился — солнце. Оно было огромным, ярким и почему-то плакало крупными желтыми слезами. Эти огненные слезы падали повсюду вокруг Кикимора, некоторые — совсем рядом с ним, и ему от них становилось тепло и весело.

— Пойдем! — строго сказал старческий голос. — Уже полдень! Нас погубит солнечный дождь!

В ответ заплакали. Тоненько и так жалобно, что Кикимору тоже захотелось плакать. Но вдруг он услышал другой голос. Он принадлежал той, что печалилась. Голос был ему знаком и ассоциировался с комфортом, теплом и радостью.

— Он открыл глаза! — сказал голос сквозь слезы. — Я видела, он открыл глаза!

— И они серые! Отпусти его, он чужого рода! Да пойдем же!

Солнце любовалось Кикимором, Кикимор пытался рассмотреть говоривших, но видел только бескрайнее голубое небо. Родной голос, тот, что пел причудливые песни, когда он еще не видел неба и не знал воздуха, причитал, но удалялся. И тогда Кикимор почувствовал, что происходит нечто страшное. Он закричал, но никто не взял его на руки, не поднес к груди. Он кричал долго и так громко, как только мог, но родной голос не вернулся, и никто другой не пришел.

И тогда он замолк. Потому что сил больше не осталось. Он смотрел на серое, медленно затягиваемое тучами небо, искал солнечный круг — он хотел согреться, — но не находил. Капнул дождь. Настоящий. Не тот, полуденный солнечный дождь, когда солнце плачет большими желтыми каплями, которые помогали ему сохранить тепло. Теперь с неба лилась вода. Невкусная, бесполезная, совсем непохожая на молоко жидкость, которой он все равно не смог напиться. Стало еще холоднее, и Кикимор время от времени немного попискивал в тщетной попытке привлечь чужое внимание и опять почувствовать у щеки теплое тело, а на губах вкус материнского молока. Когда он в самый первый раз вдохнул и закричал, его сразу обняли, приложили к сердцу, сказали что-то доброе давно знакомым голосом. Но сейчас никто не приходил. Хотя ему становилось все холоднее и холоднее…

Тепло. Оно появилось внезапно и вместе с молоком. Молоко было другое, непривычное, но вкусное и главное — теплое. Когда он напился, его куда-то понесли под дождем, а затем он услышал многоголосый писк. Его положили посередине пищащих комков, и он тоже запищал — и тогда его лица коснулся шершавый язык. Язык был добрым и нежным, он успокаивал, утешал, дарил чистоту и тепло. Через пару дней он уже не помнил прошлую жизнь, считая, что всегда жил здесь, с матерью и братьями — лохматыми, писклявыми и пушистыми. Здесь он учился выть и ползать. И жевать. Но однажды, когда листья пожелтели и стали походить на солнечные капли, его вдруг забрали из норы чужие, неизвестные руки. Они стали его мыть, одевать, давали ему есть и пить, протягивали странные цветные предметы и гладили по голове перед сном. Сначала Кикимор много плакал, потом привык, а через какое-то время ему опять начало казаться, что он всегда жил так — в деревянной избушке на окраине леса с двумя причудливыми двуногими существами.

Шли циклы, и в жизни Кикимора больше ничего не менялось. До определенного дня.

Глава 1. Встречи и новости

Солнце только встало, а жители местечка по имени Бровка уже начали свой день. Разжигали печи, доставали трудовой инвентарь, выводили крупный скот на пастбище. Обычный утренний ритуал сегодня показался Лесну очень ранним и слишком суетливым. Однако сейчас он не мог как обычно пойти в обход селения — слишком долгая вышла бы дорога, а ему надо как можно быстрее попасть домой. Очень надо. Подросток сгорбился посильнее и прошмыгнул мимо окраинных домов.

— Вот девка дурная! Крышку от ведра забыла! Смеш, Смеш! А ну догони сестру!

Скрипнула калитка, выпуская на волю сначала темноволосую девчонку с ведром, чуть прихрамывающую на левую ногу, а затем вихрастого круглощекого мальчишку лет 9-10, держащего над головой круглый деревянный диск. Оба, увидев Лесна, остановились и замерли, девчонка в испуге, ее младший брат — в восторге.

— Ой! — закричал он. — Зеленокожий! А бабка Жита говорит, ты вечером в лес ходил! Ну что, сожрал кого-нибудь?

Смеш тут же подбежал ближе и с любопытством воззрился на рот Лесна, словно ждал, что оттуда вот-вот вылезут огромные клыки. Ну или выпадут остатки недоеденной жертвы. Непосредственная вера ребенка в бабушкины страшилки в общем-то вполне могла не только раздражать Лесна, но и заставить его посмеяться над простодушием мальчика, однако навязчивый интерес того к полукровке самого подростка невероятно раздражал.

— Шел бы ты мимо! — оскалился пострашнее парень и поспешил дальше. Старшая сестра Смеша дрожащей рукой схватила брата за локоть и потащила мальчишку подальше от зеленокожего монстра, на которого боялась даже мельком взглянуть. Лесн от досады смачно сплюнул под забор бабки Житы, не замедляя шаг. Если б россказни этой злой старой кикиморы были верны хотя бы на четверть, от его слюны немедленно должно было умереть все в районе трех домов как минимум. Однако в округе, насколько он смог заметить, не пожух ни один листочек. Иногда Лесн даже жалел, что он не обладает всеми теми качествами, которые приписывала ему молва в целом и в особенности — язык злобной старушенции, у которой энный цикл гостили двое внуков: любопытный курносый Смеш и зеленоглазая хромоножка Выса. Вот бы он разгулялся! И Угел Кривонос получил бы по заслугам, и…

— Куда торопимся?

У поворота на Мясницкую улицу несколько малолеток играли в "охоту" — один, тот которого выбрали диким зверем, догонял остальных заек-белок. Рядом, присматривая за малышней, на старой скамейке сидели две бабушки и обсуждали, у кого внуки умнее-сильнее-выше-голосистей и дальше по списку. С другой стороны дороги стоял Угел Кривонос с тремя своими прихлебателями. Лесн порадовался, что бабки, так часто перемывающие ему кости, сейчас рядом — все-таки Кривонос вряд ли станет затевать драку у взрослых на глазах. И очень пожалел, что он идет в сторону, противоположную Мясницкой улице.

— Эй, человекообразное, и где вежливый ответ? Оглох никак? Так уши вон торчат, как лопухи из стога сена! А может тебе помочь их укоротить?

Окружающие Угела парни одобрительно загомонили. Лесн знал, что у его вечного недоброжелателя помимо солидного размера кулаков имеются и два ножа, но видеть, как тот пускает их в ход, ему не доводилось. А потому он