— Экзамен на столе, марэсса Калахан. А не у вас между ног.

Я дернула подбородком, заливаясь краской, и с ненавистью уставилась в холодные, голубые глаза.

Господин ректор сидел прямо передо мной — точнее, я перед ним. Он ведь специально приказал мне занять именно эту парту — в двух шагах от его учительского стола. Будто чувствовал — даже нет, знал! — что мои коленки будут сплошь обклеены шпаргалками — разумеется, невидимыми для постороннего взгляда и неопределимыми наощупь.

Заклятье «Шпора» — искусное изобретение кого-то из наших гениальных предшественников — спасло уже не одно поколение студентов Рутгердской Академии. Но сегодня, я чувствую, оно мне не поможет.

Тридцать пять человек в классе и как минимум пятнадцать из них списывают! Отсюда вижу, как Марлена ди Барес откинулась на спинку стула, чтобы удобно было, задрала юбку чуть ли не до трусов и скатывает целыми полотенцами.

Но нет! Этому гаду ползучему плевать на ди Барес. Ему нужна я. И завалить он хочет лично меня!

Потому что я «пустоголовая пигалица», «распущенная донельзя», «наглею не по дням, а по часам»… и так далее по списку. А еще я — Калахан. Не «ди Калахан», не «дю Калахан», а просто Калахан. Что само собой подразумевает, что в престижную Академию я попала за взятку, а не в силу какого-либо личного таланта. Потому что папочка мой, понимаете ли, «из нуворишей» — тех, кто везде и всюду пробивает себе дорогу деньгами, а не родословной и традиционными, семейными связями. Как будто это не одно и то же.

Вот поэтому господин ректор усадил меня сегодня прямо перед собой и с самого начала экзамена не сводит с моей скромной персоны цепкого, пронзительного взгляда.

Периодически он ухмыляется, замечая, как я ерзаю, пытаясь хоть как-то скосить глаза под стол, и с удовольствием объявляет о приближении конца экзамена — еще сорок минут, еще тридцать, двадцать…

Лично для меня ведь объявляет, уже представляя себе, как будет провожать меня до ворот Академии и передавать из рук в руки моему папеньке.

«Способности невозможно купить, мейр Калахан…» — довольно улыбаясь, заявит он. А папенька будет хмуриться, поджимать губы и метать глазами молнии, потому что ответить тут нечего — дура и есть дура, даром, что богатая.

И поеду я, горемычная, туда, куда по уговору с моим дорогим семейством должна была отправиться с самого начала, с самых моих шестнадцати лет — если бы не уговорила отца дать мне отсрочку. А именно — замуж за омерзительного, престарелого лорда Грааса, с которым меня обручили еще в детстве, чтобы приклеить к деньгам благородную фамилию.

Судорожно вздохнув, я сделала последнюю попытку вспомнить хоть что-нибудь. Хоть какую-нибудь важную деталь из истории Восстания Церберов и его подавления бравой Императорской гвардией. Но увы — все было бесполезно.

Лекция, по материалам которой составили Заключительный Экзамен, была мной полностью пропущена — нет, я не загуляла, и не проспала. Просто валялась в своей комнате с высокой температурой и не успела переписать материал.

О, если бы я знала, что именно этот мой пропуск станет причиной столь точного выбора экзаменационных тем, я бы, разумеется, отнеслась к делу более серьезно.

— Десять минут, марэсса Калахан… — раздался ненавистный голос у самого уха, заставляя подскочить на стуле.

И да, этот голос внушал мне не только страх, как я не пыталась убедить себя в обратном. Подлец умел говорить так, что мозги собирались в нестройную кучу и плавным, горячим желе стекались по позвоночнику вниз.

И он знал об этом. Не мог не знать! Именно поэтому пророкотал мне этим своим низким, бархатным голосом прямо в ухо, в пыль разбивая последние жалкие попытки сосредоточиться и хоть что-то из всего этого вымучить.

Не желая показывать, что с треском валю такой решающий экзамен, я закрыла от него экзаменационную тетрадь ладонью.

Однако пришла пора признать, что ректор выиграл в этой неравной борьбе. И ведь, надо же, почти год продержалась! Уже и специализацию выбрала — высшая дипломатия и языки Заморья.

Осталось сдать один единственный экзамен… и вот же непруха! Перед лицом отчетливо замаячила физиономия Генри дю Грааса — похотливая, помятая, сплошь покрытая морщинами…

Думая о Генри, мне почему-то все время представлялась одна и та же сцена — мы в ним в первую брачную ночь, в постели… я отворачиваюсь, пытаясь по уши накрыться одеялом, он же просачивается под это одеяло то рукой, то ногой, пытаясь обнять меня и прижать к себе… Наконец просачивается не только ногой, и по ощущениям я понимаю, что там у него тоже все в морщинах! Я слегка тошню себе в рот и бегу в туалет выплюнуть…

— Время истекло, господа студенты! — торжественным голосом объявил ректор. Будто сладкую конфету съел, судя по выражению лица.

* * *

Слезы тут же застлали мне глаза, но неимоверным усилием воли я сдержала их. Еще не хватало показывать ублюдку, что он довел меня до рыданий. Хотя вряд ли он считает, что в моих слезах виноват он — уверена, что в его искаженном представлении о справедливости, меня постигла карма за прегрешения моей семьи, посмевшей претендовать на высшее общество.

С каменным лицом и равнодушной, застывшей на губах полуулыбкой, я закрыла почти пустую тетрадь, встала в хвост шумной очереди студентов…

— Мэтресса Лойд, примите у студентов экзамены, пожалуйста.

Подчиняясь приказу, мэтресса Лойд встала из кресла в углу лекционного зала, где на протяжении всего экзамена читала книгу.

Это ведь был ее предмет — История Серебряного Века. Ее, а не ректора. Ректор вообще не должен был присутствовать на экзамене, а уж тем более распоряжаться, кто где сядет, и кто получит возможность списывать, а кто нет.

Как же сильно он должен ненавидеть меня! Не только подсуетился скорректировать тему экзамена, но еще и собственным свободным временем пожертвовал — не иначе как проследить, что я не найду лазейку к спасению. В общем, сделал ВСЕ, чтобы я с треском завалила.

Подонок благородных кровей — вот как я буду теперь его называть. Увы, за глаза, из дворца моего омерзительного жабеныша-мужа, которого даже сотни поцелуев не превратят в прекрасного принца.

Очередь приблизилась еще на несколько шагов.

Мэтресса Лойд мило улыбаясь, принимала один за другим у студентов тетради — слава богу, не открывая их. Еще не хватало, чтобы все узнали, как глупо я пролетела!

А ведь как хорохорилась! Как хвасталась перед подружками, что нет у этого гада на меня управы… Что сколько хочет, может пыхтеть от злости, выговаривая мне за малейшие прегрешения.

Вот и нашел он на меня управу.

Едва сдерживая слезы, я неумолимо приближалась к концу очереди, и вместе с ней, к концу своей академической карьеры, а ректор смотрел на меня из-за своего стола и ухмылялся.