Галина Шестакова

Уродина

— Вон из квартиры! — закричала жена Петра Семеновича, когда увидела, с кем он пришел. — Вон! Петя, даже не вздумай! Я с тобой разведусь!

Именно так и началась жизнь Ронички в этом доме. А до этого что было, она не помнила.

А Петр Семенович, конечно же, знал. И понимал, что его не пустят домой, если он принесет Роню. Тогда и имени-то у нее никакого не было. А все случилось из — за гостинцев. Манечке или Марии Ивановне, жене Петра Семеновича, приспичило срочно порадовать внуков пирожками. Она только — только достала их из духовки и снарядила Петра Семеновича к дочери, на другой конец города, чтобы он порадовал малышню бабушкиной стряпней. Петр Семенович отлынивал, как мог, прятался за газетой, в ванной и даже в уборной, потому что у него был на вечер запланирован футбольный матч по телевизору, а не поход с пирожками в гости. Внуков он любил, очень любил. Но и футбол тоже. Тем более что он уже был в гостях вчера, помогал прикручивать пацанам шведскую стенку, которую дочери понадобилось прикрутить крайне срочно. И на сегодняшний вечер он планировал отдохнуть от разных семейных нагрузок и поручений.

Но с Манечкой не поспоришь, характер у нее железобетонный. Петр Семенович покорно собрался и пошел, надеясь, что у Аньки, его дочери, ему дадут посмотреть матч. Хотя бы чуть-чуть.

Но не удалось. Когда он позвонил в дверь Анькиной квартиры, по звукам, которые было слышно, он уже понял, что матча ему не видать, что там что-то стряслось, потому что пацаны молчали, а Анька кому-то кричала по телефону. Обычно бывает все, наоборот, пацаны кричат, а Анька молчит.

Дверь открыл старший Вовка, пяти лет.

— Мама сердитая, — сообщил он с порога обстановку в квартире.

— Понял, — сочувственно сказал Петр Семенович. — Что натворили?

— Это не мы! — возмутился младший Сережка.

Он гневно посмотрел на деда, словно так в квартире происходит всегда: мама орет в трубку, кто-то виноват, а они, пацаны ни при чем.

— А кто при чем? — машинально уточнил Петр Семенович, снимая кроссовки.

— Не раздевайтесь, — скомандовала ему Анька, — сейчас поедем к Полине.

Полина — это закадычная подружка Аньки с детского сада. Петр Семенович давно ее уже воспринимал, как родную. И с ее родителями они с Манечкой дружили, пока те были живы. А сейчас, когда Полька осталась одна, она им стала, как дочь.

— Что случилось? — испугался Петр Семенович.

— Полечка твоя, — язвительно сказала Анька, так чтобы ее хорошо было слышно и тому, с кем она параллельно говорила по телефону, — садюга!

Там стали громко возмущаться и плакать. И Петре Семенович понял, что Анька разговаривала с подругой.

— Полечка, ты хорошая девочка, — громко сказал Петр Семенович, перекрывая ругательства Аньки. — Сейчас приедем и разберемся.

— Вы — дома и чтоб было тихо, — рявкнула Анька пацанам, схватила куртку и вытолкала отца в подъезд. — Бежим, там уже такси ждет.

В такси Петр Семенович пытался дознаться, что же произошло, но Анька только изощрялась в ругательствах. Когда они подъехали к дому Польки, она обреченно ждала их у ворот.

Когда-то давно, Полька уговорила родителей продать квартиру и купить дом на окраине города. И с тех пор и жила в этом доме. У нее был питомник собак.

— И не говори мне, что ты это сделала! — именно с этого восклицания и продолжила Анька разговор с подругой.

— Не сделала, — Полька закатила глаза. — Проходите Петр Семенович, давайте я вас чаем напою. Дочка-то, поди, даже в дом не пустила со своими воплями? — не удержалась и съязвила Полька.

— Вот ведь, — расстроено сказал Петр Семенович, — пироги — то пацанам забыл у тебя оставить, бабушка испекла.

— Вот мы их сейчас и съедим, а тете Мане не скажем, — подмигнула Полька. — Когда еще случай представится, ее пироги поесть! М-м-м… обожаю их!

— Да и ладно, — согласился Петр Семенович, — она ребят и так закормила ими.

Пока пили чай, Анька продолжала молчать и дуться на подругу. Ела мамины пироги и метала злобные взгляды на Польку.

— Что случилось? — не выдержал Петр Семенович.

— Садюга! — прошипела Анька.

— Ань, ну, хватит уже, — расстроилась Полька. — думаешь, мне это в радость? Ну что делать-то?

— А поискать, кому пристроить? — огрызнулась Анька.

— Так, — рявкнул Петр Семенович. — Девоньки, хватить шипеть друг на друга!

— Это она, — одновременно, как когда-то в детстве сказали обе.

— Ничего, девоньки не поменялось, — хмыкнул Петр Семенович, — как в садике ругались, так и сейчас. А жить друг без дружки все равно не сможете. Рассказывайте.

— Эта, садюга, — начала было Анька.

— Факты, без эмоций! — строго сказал Петр Семенович.

— Я расскажу, — вздохнула Полька. — У моей Изольды Генриховны родились детки.

Петр Семенович уже привык, но поначалу всегда пугался. У каждой собаки было имя-отчество, и Полька всех помнила. И каждому рожденному щенку тоже давалось какое-нибудь заковыристое имя-отчество и их Полька тоже помнила. Всех. Всех щенков из всех пометов. И рассказать могла, разбуди ее ночью, про каждого: где живет, сколько лет, какие награды и где выставлялся.

А не так давно она завела новую породу.

— Они такие милые, — Полька пищала по телефону, когда приглашала Петра Семеновича и тетей Маней посмотреть ее красавицу.

Красавица оказалась так себе, по мнению Петра Семеновича, а по мнению Манечки, так просто уродина.

— Они милашки, — умилялась Полька, когда показывала двух щенков, которых она купила за бешеные и ничем не оправданные деньги. — Это редкая порода грифон. Специально взяла черненьких, она самые страшненькие.

— То есть ты сама понимаешь, — Манечка посмотрела на Польку, как на тяжело больную, — что выкинула деньги на ветер? Кто таких уродин покупать у тебя будет?

Полька тогда доказывала с жаром, что это такое сочетание — страшная милота. Но тетя Маня махнула на нее:

— Деньги, Поля, конечно, твои, но я тебе советую вернуть этих страхилатин, пока не поздно.

Собаки выросли, краше не стали, но Полька любила их больше всех миловидных шпицев