Алексей Елисеевич Крученых

15 лет русского футуризма

От редколлегии ВСП

Предоставляя возможность тов. А. Е. Крученых издать ниже печатаемый материал, редколлегия ВСП считает необходимым оговорить, что печатаемый автором материал отнюдь не выражает мнения по изложенным в нем вопросам всего ВСП в целом. Редколлегия полагает, что, быть может, интерес (исторический) представляет только часть издаваемого. Несмотря на вышеуказанные несогласия, редколлегия ВСП находит возможность печатание труда под маркой Союза: во-первых – потому, что автор является одним из основоположников и характернейшим выразителем футуризма и, во-вторых – потому, что Крученых – активный и равноправный товарищ, действительный член Всероссийского Союза поэтов.

Редколлегия ВСП.

Декабрь 1927 г. Москва.

В. Хлебников. Автопортрет (1910 г.?)

Призыв

Велимира Хлебникова знают немногие, и те немногие знают о поэте немногое: чудак, кабалист, человек не от мира сего, десяток случайных стихотворений, одна-другая сплетня – этим круг познаний замыкается.

Мудреного мало – Хлебникова не печатают.

На теле наших издательств, наряду с ценными и полуценными поэтами, во множестве кишат, копошатся поэтические гниды, стихосводники.

А величайший из русских поэтов задвинут в темный угол.

Хлебников – фантаст с глазами мудреца и ребенка.

Хлебников – поэт орлиного размаха.

Хлебников – шахматист слова.

Хлебников – инженер стихотворного дела.

Хлебников – зерно человека будущего.

Доказательства всему сказанному ищите в работах поэта.

Долг всех товарищей, лично знавших Хлебникова, выбрасывать ракеты его строк в свет. Кто не может печатать, тот пусть присылает весь материал А. Крученых – Москва, Мясницкая, 21, кв. 51. Гизы не печатают, когда сможем, напечатаем сами. Крученых уже выпустил 5 книг Хлебникова.

Артем Веселый.

12 октября 1927 г.

В настоящее время, насколько мне известно, предполагается печатание сочинений Хлебникова изд-вом «Akademia».

А. В.

Семен Кирсанов

К портрету Хлебникова

Салют

Хлебников! Хлебников!

Нот это – ба!

Нижняя – крепко

примята губа…

Светлую чашу

лба – приподняв, –

вот – величайший

мозг – западня!

Птицей проносятся

сабель кривей –

по переносице –

крылья бровей.

Взявши печальную

почесть твою –

мертвый начальник

честь отдаю!

С. Кирсанов, 1926 г.

Тост

Вир

  Велемир

    вепрь –

       реви!..

Хлеб-ни-ко-ву

  у-рр-а

       ааа!.

Круч – Кирс.

15 лет верности

До начала мировой войны оставалось полтора года. О революциях не заикались: 1905 год казался давно прошедшим, 1917 – еще прятался в непроглядном будущем.

Литература мирно жила на иждивении сексуальной мистики, мистического сексуализма и тому подобных прелестей прошлячьего искусства. Шел 1912 год. И вот, изготовленная в этом году, среди сюсюкающей тишины раздалась громовая затрещина: «Пощечина общественному вкусу». Несколько смельчаков, наряженных в желтые кофты, провозгласила новые принципы искусства. Это они впервые предложили отбросить отжившую ветошь «с парохода современности»; это они в своих произведениях сбросили с художественного слова шелуху литературных канонов, это они провозгласили теорию «самовитого слова» (Хлебников) самой резкой фонетики и «самого взрывного искусства – зауми» (А. Крученых).

Прошлое тесно…

Бросить с парохода современности…

Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.

Кто же, доверчивый, обратит последнюю любовь к парфюмерному блуду Бальмонта.

В нем ли отражение мужественной души сегодняшнего дня.

Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Соллогубам, Буниным… нужна лишь дача на реке…

Москва, 1912. Декабрь.

Пощечина оказалась достаточно звонкой: перепуганная обывательская критика завопила о «хулиганах в желтых кофтах» и т. п. А «хулиганы» проходили мимо критики и делали русскую литературу. Желтая кофта, наделавшая столько шума, была вскоре заменена обыкновенным пиджаком. Оглушив «публику» треском и визгом первых выступлений, футуристы оставили в числе слушателей настоящих приверженцев нового искусства, с которыми можно разговаривать серьезно. В дореволюционное время таких было, конечно, немного.

До основные принципы футуризма, прокламированные в «Пощечине» и ряде последующих деклараций 1913-16 гг., остались неизменными. Эти принципы невредимо прошли через войну и получили новую силу в революции. Футуристы были первыми деятелями октябрьского искусства.

А что же остальная литература, та самая, с которой боролся и которую ниспровергал футуризм? История ее за эти пятнадцать лет чрезвычайно любопытна. Все молодое и свежее, все, что не успели еще застыть в мещанском болоте «чистого искусства», понемногу подтягивается к левому фронту. Десятки молодых поэтов вступают в литературу выучениками Хлебникова и Маяковского. Теоретики спешат за Бриком, Шкловским и другими. Прозаики строят свою работу на принципах Лефа. Но есть закоренелые упрямцы, по неизвестным причинам не сброшенные пока «с парохода современности»; есть еще безнадежно отравленные «старинкой», для которых футуризм есть «чудище обло, озорно, стозевно и плюяй» и по мнению которых литература должна быть красивой, доброй и «приятной во всех отношениях» дамой. Если в красивых и добрых личинах литературная эмиграция показывает всякую иную эмиграцию: фокстротирующих дамочек и их кавалеров, то это, в сущности, не опасно, потому что читателю смешно и ни в какую красоту и доброту буржуазны у нас не верят. Но вот, если современность нашу вместо кожаной куртки писатели наряжают в розовый флер – это гораздо похуже.

Кое-кто из наших критиков еще до сих пор пытается уговорить читателя, что футуризм это, мол, «дернье-кри» разлагающейся буржуазии. Опровергнуть этих критиков легко. Достаточно привести хотя бы несколько цитат из революционных стихов Лефов. Мы этого не делаем в полной уверенности, что читатель, по крайней мере, «Левый Марш» Маяковского или «Конную Буденного» Асеева знает наизусть.

А вспомним дофутуристическую революционную поэзию.

«Безумству храбрых поем мы песню»

и проч.

Конечно, время было другое. Романтическая красивость в представлении о революции была неизбежной. Но горе тем, кто, вместо того, чтобы удержать в своем творчестве революционность и отбросить «красивость» – поступил как раз наоборот.

Горьковские босяки довоенного времени были очень несчастны, очень благородны, но по-своему приемлемы.

По в 1927 г. из-под пера того же Горького выливаются такие, например, строки:

(начало их – слова первосортной проститутки и воровки, платящей своим телом за мешки с казенной мукой)

– «Жалко мне тебя, пропадешь, как птица на пожаре, в