Я бежала, и комнатные тапочки застревали в сырых сугробах.

Прочь!

Господи, какой позор!

Какая же я идиотка!

Зачем?! Ну вот зачем я туда пошла?! Знала же, что не поздоровится, если поймает. Но, положа руку на сердце, честна сама перед собой — я в любом случае поступила бы точно также. Отказаться — выше моих сил.

Недаром любопытной Варваре оторвали нос. Если он меня поймает — оторвет еще и уши! И ноги! И язык, чтоб не болтала!

Да он вообще порвет меня на части!

Слышу шорох шагов позади себя, и адреналин врывается толчками в закипающую от страха кровь.

— Стой, зараза мелкая! Поймаю — ноги вырву!

Пульс грохочет в ушах, сердце колотится где-то в горле, мешая кислороду поступать в легкие. Чувствую, как пылают щеки адским пламенем. Снежинки, танцующие в январском сумеречном воздухе тают, даже не долетая до моего лица, хотя мороз крепчает, и на белоснежном покрове образовалась жесткая корка, больно царапающая голые щиколотки.

Дура! Какая же я дура!

— Стой, дура! — кричит он, будто читая мои мысли.

Но слушаться его я не намерена. Глупо, конечно, далеко мне не убежать, но можно попытаться хотя бы спрятаться и пересидеть, пока схлынет первая волна его праведного гнева, а иначе Стас просто закопает меня в ближайшем сугробе, и найдусь я только к весне вместе с первыми оттаявшими какашками и погребенными под снегом окурками.

Вроде бы все знакомо в окружающей меня местности, каждый кустик, каждое деревце, любая тропинка. Я выросла здесь. С закрытыми глазами могу ходить. Но страх и эмоции ослепляют, дезориентируют, сбивают с толку. Под ровным снежным покрывалом все пути сливаются в бесконечную равнину.

Бегу, петляя будто заяц. Я и ощущаю себя глупым зайцем, удирающим от разъяренного голодного волка. Поймает — загрызет! Слишком зол. И не сказать, что я с ним не согласна или не понимаю причин подобной ярости. Все правильно. Абсолютно заслуженная реакция на мои действия.

Но умирать не хочется.

И злости его не хочется.

Все правильно — бежать, затаиться, переждать!

А потом все как-нибудь образуется!

Утро оно ж вечера-то мудренее. Ведь так?

— Стой, коза! Куда?!

Что-то определенно изменилось в его интонации, но понять, что именно, я не смогла. Не успела. Под ногами все скрипело, хрустело и трещало, а затем в один миг земля разверзлась, и я с головой ушла под обжигающе холодную воду, замечая лишь, как над поверхностью разлома вновь сошлись ледяные глыбы, а пучина все стремительнее утягивает меня на самое дно.

Барахтаюсь руками и ногами, стремясь к поверхности, чувствую, как остатки кислорода тают, а легкие судорожно сжимаются, буквально вынуждая открыть рот для долгожданного вдоха. Но мне нельзя. Стоит лишь на секунду поддаться искушению — и колючая ледяная вода ворвется внутрь, вытесняя из тела саму жизнь.

А я не хочу умирать!

Я хочу жить!

А потому, стиснув зубы, плыву вверх. Возможно, будь на улице светло, шансов у меня было бы больше. А так… я лишь интуитивно стремлюсь к поверхности, и все мои надежды разбиваются о толщу льда, в который упирается моя макушка. Я бью по нему с невероятной силой. На самом деле, мне просто так кажется, потому что вода смягчает каждый удар, делая его бесполезным.

В груди печет и будто разрывает. Перед глазами заплясали частые светящиеся пылинки — предвестники скорого обморока. А потом я сдаюсь, открываю рот и горький, мутный поток врывается в меня, заполняет каждый миллиметр, убивает…

Я тону…

Утро выдалось пасмурным, хмурым, даже унылым. Впрочем, совершенно обычным. В наших краях солнце и безоблачное небо скорее приятная неожиданность, нежели закономерное явление.

Горький кофе обжигал губы, из форточки доносился аромат свежих французских багетов и круассанов из пекарни, обосновавшейся на первом этаже этой старенькой пятиэтажки, окруженной высоченными тополями, пух которых пушистыми комками оседает на серые лужи асфальта. Вперемежку с аппетитным запахом выпечки воздух наполнен сыростью густого осязаемого кончиками пальцев тумана, впитывающегося в серый бетон городских джунглей, и теплом северного лета.

Наслаждаясь тишиной, царившей внутри уютной квартиры со стареньким ремонтом, массивным чешским гарнитуром времен советского союза и кружевными салфетками, разбросанными по всем, каким только можно, поверхностям, включая телевизор, вслушиваясь в шорох шин, рассекающих пенные лужи на широком проспекте, а также в зарождающуюся суету июньского будничного утра, я размышлял о том, как в скором времени изменится моя жизнь, и в нее ворвется хаос, сумбур и неудобство, которое может приносить только совершенно посторонний человек, общение с которым тебе навязано. Похожие чувства вызывают визиты дальних родственников, с которыми ты годами не общаешься, но при необходимости обязан приютить по-семейному. В то утро я даже представить себе не мог, насколько окажусь прав в своих опасениях.

Феврония.

Как же не вовремя возникла эта девочка. Сколько ей сейчас лет вообще? Бабушка сказала, что она в институт едет поступать, значит, школу окончила. А во сколько нынче школу оканчивают? В семнадцать?

Нянчиться со вчерашней школьницей в мои планы не входило. Да и вообще, сам факт того, что на мне теперь ответственность за несовершеннолетнего ребенка угнетал.

Я помню ее. Маленькая, худенькая, невзрачная мышка, живущая с бабушкой по соседству. Тихая и неприметная. Вежливая. Кроткая. Слегка заикается. Последний раз я ее видел лет семь назад, когда еще сам приезжал на лето к бабушке.

Невольно улыбнувшись далеким воспоминаниям, допил бодрящую мозг и дерущую глотку арабику, сполоснул чашку и, схватив ключи от машины, вышел за дверь.

Время.

Пора.

Надо встретить ребенка на вокзале. Проводить в бабушкину квартиру и разместить. Надеюсь, она приехала ненадолго. Сдаст необходимые экзамены (или что там теперь сдают?) и уедет обратно в свою деревню. Как-нибудь пару дней перекантуемся.